Хозяин колодцев - Марина и Сергей Дяченко

Аальмар…

…телега трогается, из-под колес ловко выныривает рыжий петух со свисающим набок гребнем…

Девушка прерывисто всхлипнула.

Воспоминания… Тени. Аальмар… в ее сознании навсегда останется ее настоящим отцом. Любимым, обожаемым, всесильным и могучим, властелином мира — но отцом, отцом, и то, что они сейчас собираются сделать…

Кровосмешение.

Колени ее дрогнули. Весь ужас, накопленный поколениями ее предков, весь липкий кошмар перед кровосмесительной связью… С отцом — нельзя, нельзя! Запрещено небом, запрещено людьми, запрещено всеми поверьями и легендами, запрещено самой природой — нельзя!

— Малыш мой… Девочка моя…

Она медленно сползала на ковер.

— Что с тобой?

— Нельзя, — прохрипела она, еле удерживаясь в сознании. — Нет, нет…

— Что с тобой?!

Крылья ее сорочки безвольно откинулись. Аальмар схватил ее, прижимая обнаженным телом к своему обнаженному телу; дико рванувшись, она оттолкнула его руками и ногами:

— Нет! Только нет! Отойди! Нет…

Она упала на ковер, и ее вырвало. Так природа проклинает кровосмесителей, так она мстит тем, кто попробует ослушаться.

— Уйди! — кричала она, сотрясаемая судорогами. — Уйди, нельзя! Только нет! Не прикасайся ко мне!..

— Тиар!!

Крики и плач. Грохот и проклятия. И медленно, медленно кренится пол…

Валится дом? Чтобы погрести их обоих под развалинами?..

Звон разбиваемого стекла. Осколки на ее плечах, зев опустевшей черной рамы, светильник отражается в чьих-то округлившихся глазах…

Вики. Он стоял под окном! Он стоял и будто бы ждал — и вот она свалилась прямо в его онемевшие, трясущиеся руки.

— Тиар?!

И в зубчатом проломе окна над ее головой — искаженное судорогой лицо с остановившимися глазами.

Срывающийся голос подростка:

— Тиар, тебя… обидели?!

То, что случилось потом, иногда являлось к ней в снах.

Будто бы она бежит по равнине, несомая ветром, безумная, не умеющая остановиться.

Будто ее догоняет и подхватывает парень с дрожащими руками, с тяжело бухающим сердцем, с больными беспокойными глазами:

— Тиар…

И будто бы за спиной у них, там, где был дом, разгорается черное пламя.

Хотя на самом деле никакого пламени не было…

Она уже снова бежит. Она никогда не узнает.

Или?..

* * *

Он брел, прихрамывая, спотыкаясь о коряги, трогая руками кору мрачных одутловатых деревьев, оглаживая поднимавшийся по стволам мох; время от времени он подбрасывал носком башмака палые листья, любуясь произведенным листопадом и оставляя на желтом осеннем ковре некрасивую борозду. Он шел, ни на секунду ни останавливаясь и не на миг не задумываясь. Просто шел и узнавал места.

А возможно, это места узнавали его; ему казалось, что еловые ветви обличительно тычут ему в грудь, а береза, наоборот, успокоительно кивает верхушкой, а рябина подсвечивает ему путь красными гроздьями, от которых ни света, ни тепла…

Он шел долго, очень долго — но ни на минуту не допустил мысли о том, что заплутал, сбился с дороги. И наградой ему был овраг, который выполз откуда-то из чащи и преградил его скорбный путь.

Игар поднял голову. Высоко в ветвях колыхалось полотнище паутины — старое, ветхое, изорванное ветром, забытое.

— Я пришел, — сказал он шепотом.

Полотнище паутины равнодушно качнулось. Заколебались ветви; на голову Игара высыпались три или четыре сморщенных листочка.

— Я пришел, — сказал он громче. — Эй, ты… Я пришел.

Далеко-далеко проскрипело отжившее дерево. Лес скрежещет зубами, подумал Игар.

Он двинулся вперед, но не вниз, ко дну оврага, а зачем-то по его краю, будто чего-то ожидая или что-то разыскивая. Будто бы надеясь…

Сначала померещился запах давней гари. Давней, но от этого не менее едкой.

Потом впереди мелькнуло черное.

Игар споткнулся и остановился. Здесь случился пожар; черные скелеты елей втыкались в небо, как шипы. Древесные угольки красиво посверкивали в редких, мимолетных солнечных лучах. И листва, и хвоя обратились в пепел — тем страшнее и величественнее выглядели полотнища серой паутины, кое-где свисающие с ветвей, как обрывки савана.

Паутина не горит?!

Игару сделалось плохо, и он присел прямо на черную землю. Илаза… Судьба Илазы… Неужели он опоздал?!

Этому пепелищу никак не меньше нескольких недель. Нет, нет… Или Илаза, наоборот, спаслась? А скрут погублен?..

— Илаза…

Имя прозвучало странно. Почти незнакомо, и, чтобы избыть наваждение, он позвал снова, теперь уже громко:

— Илаза!

Тишина.

Он поднялся. Его долг…

До конца.

Он найдет ее… Вниз, к ручью, бегущему по дну оврага. Стоит ли говорить Илазе правду? Если она, конечно, жива… То стоит ли объяснять ей?.. Пожалуй, нет. Пусть и для нее, и для скрута объяснение будет…

Ему не удалось додумать до конца.

Он шел неторопливо, как человек, совершающий ежедневную прогулку. Полное бездумие закончилось, но сменившие его мысли были на редкость разрозненны и странны. Перед глазами почему-то время от времени возникало куриное яйцо, падающее на мозаичный пол. Именно на мозаичный. Яйцо шмякалось, растекалось желто-белой лужицей… Белые осколки скорлупы скалились зубчатыми краями… И все сначала. Шмяк…

Потом он пошел медленнее. Потом и вовсе остановился.

Илаза стояла на противоположном берегу ручья. Светлое платье ее давно сделалось грязно-серым. Лицо осунулось, повзрослело, как-то неуловимо изменилось…

Шмяк. Разбилось в его воображении назойливое белое яйцо.

С лица Илазы на него смотрела мать ее, княгиня. Он даже испугался на мгновение — не чары ли, не наваждение, не изысканная ли месть…

— Илаза… — сказал он хрипло.

Женщина судорожно сглотнула — и не проговорила ни слова.

— Илаза, я пришел… потому что…

Она молчала и не двигалась с места. Игар нашарил рукой корявый ствол и оперся на него, как на палку:

— Илаза… Прости. Я не нашел ее. Всю провинцию обошел — нету Тиар… Она умерла, наверное. Наверняка умерла…

Женщина на противоположном берегу мигнула. Игару показалось, что она старше его лет на десять.

— Я пришел, вот… А больше ничего не могу сделать. Прости, не могу…