Времени нет - Рустем Халил

в валюте, или у тебя ребенок от женщины, которой ты не любишь, или… что ты хочешь идти в политику и стать президентом. Хорошая мечта — ведь у других получалось. И я тебя в этом стремлении поддерживаю и рассчитываю на пост управляющего делами. Интересно, там нужно проходить конкурс или хватит твоего указа?

— Я не собираюсь в политику!

Инара, оказавшаяся вынужденной слушательницей, резнула Эдема оценивающим взглядом — как журналистка на пресс-конференции — и на ее губах заиграла скептическая улыбка.

— На эти президентские выборы ты не успел, — не унимался Паштет. — Но идти в политику — самое время. И трамплин ты выбрал отличный, поганец! Может, и хорошо, что не посоветовался со мной — я бы по глупости тебя отказал. А так — Олесь Крепкий — борец за права униженных и обиженных. Это здорово.

Телефон вздрогнул от хохота. Все было хорошо. Паштет говорил не всерьез.

— Я буду хорошим управляющим, — не унимался он. — Тем более, я единственный из нашей гоп-компании умею считать. Имущество президента будет надежно…

— Скажи мне вот что, — вмешался в его фантазии Эдем. — Сегодня я встретил Тараса…

— Нашого басиста?

— Бывшего басиста. И не совсем разобрал, что он хотел сказать. Понял только одно: на вечерней программе все будет хорошо.

— Успокоился, значит. А мне пытался угрожать. Похоже, твое заявление на пресс-конференции убило двух зайцев.

— Чем угрожал? Почему?

Паштет проигнорировал вопрос.

— Готовься к сегодняшней программе, — сказал он. — Это нужно ребятам, это нужно фанам, это нужно продавцам наших билетов. Последним — самое сильное. Только не вздумай сделать еще что-нибудь такое. Одного доброго дела за день хватит даже тебе.

Машина прошла арку Северного моста. От респектабельной Оболони они ехали на северо-восток, где кошельки тоньше, а ночи темнее. Эдем мечтался, увидев на середине Днепра густо обсаженный деревьями островок, на берегу которого не было ни души. Еще одно место, где он уже никогда не побывает.

— Вы действительно не будете идти во власть?

— Это проклятие нашего времени — стоит выйти за рамки, как критики приписывают тебе какие-то планы.

— О, я понимаю вас как никто другой. Когда ты занимаешься благотворительностью, в этом всегда стараются найти лицемерие. Вот, к примеру, эта машина.

— А что она?

— Она недорогая. Или нарочито дешевая, как сказали бы критики, уверенные, что в гараже я держу роллс-ройс, а на этой приезжаю на благотворительные вечера. Но мне просто не нужна дорога. Если понадобится ройс, я арендую его.

— Как вы пришли к благотворительности? — спросил Эдем. — Такие вещи не случаются внезапно.

— Напротив, — возразила Инара. — Это происходит как раз внезапно. Сначала ты помогаешь своей коллеге собрать денег на лечение ребенка и обнаруживаешь, что таких детей много, потом приходишь на его выписку из больницы, а однажды встречаешь бизнесмена, для которого благотворительность больше, чем просто попытка укрыться от налогов.

Они миновали Радужный массив и на Керченской площади свернули налево. Путь вел их на Троещину.

— А я думал, что вы познакомились с мистером Домановским еще студенткой.

Итак, парень, из-за которого Инара когда-то покинула Эдема, так и не стал ее мужем.

— Чего бы это? Это жизнь, а не телешоу для домохозяек.

Они ехали малолюдным проспектом, мимо однотипных бетонных коробок, белых киосков, которых здесь было много, и мимо супермаркетов, от безысходности заселившихся в здания, возведенных еще при Союзе. Размеренный мир окрестности Киева.

Инара заехала в один из внутренних дворов и остановила машину у десятиэтажки, отличавшуюся среди других разве что скупой вывеской «Гитары». Магазин, в который они ехали через пол города, размещался в подвале.

— Никогда не был здесь, — признался Эдем и за себя, и за Крепкого.

— Что вы тогда за музыкант, если не знакомы с нашим, украинским, Гибсоном?

2.7

Тяжелая металлическая дверь словно скрежетнула наждаком, впуская в тесную, обитую зеленым вельветом комнату. Гудивший в углу кондиционер превратил ее в нижнее отделение холодильника. По стенам миниатюрного лавки хозяева развесили одинаковые безликие гитары.

— Инара, я порекомендую вам лучший лавочка, — вполголоса сказал Эдем.

— Не судите о песне из первых нот, — ответила она.

Из боковой каморки к ним вышел низенький человек в синих очках с такими сильными диоптриями, что хоть Луна рассматривай. Он пискнул пультом и выключил кондиционер. За стеной кто-то работал наждаком.

— Я к вам кое-что купить, — приветствовала его Инара.

Мужчина улыбался, а глаза за стеклянными очками уменьшились до размера ягоды смородины.

— Рад вас видеть, Инара. Я с утра чувствовал, что день будет теплым. И вы здесь, пришли его согреть. А кто это с вами?

— Это Олесь Крепкий. Музыкант.

— О, других здесь и не бывает. Павел Михайлович, — хозяин протянул кончики пальцев и сразу забыл об Эдеме. — Инар, а я недавно о вас думал. Знаете, когда работаю, люблю думать о людях, о местах и событиях. Это передается инструменту. Потому гитара, которой я занимался в тот момент, получилась идеальной для весенних песен.

Инара засмеялась.

— Приятно, что вы видите меня именно так. Что ж, может быть, именно она нам и нужна.

Павел Михайлович стал более серьезным и поднял пальцы.

— Вы знаете наши правила. Если выберете ее, так и будет.

Инара безропотно кивнула.

— Этот выбор я поручу своему спутнику, — ответила она.

Павел Михайлович прищурился, будто его телескопических диоптрий было мало, чтобы разглядеть Эдема.

— Как скажете. Петр Михайлович, нам нужны гитары! — крикнул он в каморку, а потом и сам исчез за дверью.

Скрежет нажда стих, и через несколько секунд хозяин лавочки вышел к покупателям с двумя гитарами в руках. Только очки в этот раз на нем были в красной оправе и послабее.

— Холодно, — пожаловался он. — Поздравляю, Инаро, вас и вашего спутника. Где-то я его видел.

Инара с уважением кивнула.

— Здравствуйте, Петр Михайлович.

Муж поставил гитары на подпорки. Еще две принес Павел Михайлович. Близнецы в