Вот почему я врач. Медики рассказывают о самых незабываемых моментах своей работы - Марк Булгач

у меня было недостаточно информации, чтобы найти лучший вариант. А иногда я возвращался домой в приподнятом настроении, потому что помог людям. Но та первая ночь стала настоящим уроком неопределенности. Предварительно полученные медицинские знания полезны. Прицельное чтение и консультации с коллегами тоже очень важны. Но в конце концов всегда есть неопределенность. В годы ординатуры я стремился подражать уверенным консультантам – тем, кто давал окончательные советы без колебаний. Но постепенно я начал восхищаться сомневающимися консультантами – врачами, которые давали осторожные советы, которые открыто обсуждали проблему, которые видели неопределенность и перед ее лицом действовали так, чтобы обеспечить своим пациентам оптимальное лечение.

Сегодня мне кажется, одна из причин, по которым я могу сказать: «Вот почему я врач», заключается в том, что я решил бросить вызов неопределенности, думать категориями вероятностей, вместо того чтобы давать двоичные ответы «да» или «нет». Я могу действовать, опираясь на лучшие из имеющих доказательств, пусть даже они не совершенны. Я научился видеть неопределенность и с точки зрения пациента. Я уверен, что люди, страдающие от болезней, часто не знают о неопределенности, которая окружает их диагноз, поэтому я считаю, что важно сообщать об этом пациентам. И это же привлекло меня к описательной работе ученого-клинициста – сейчас мое время разделено между клиническим лечением и активными исследованиями. Именно так я могу исследовать остающиеся пока без ответа вопросы о том, как лучше всего диагностировать и лечить инфекционные заболевания, работая над продвижением знаний и, возможно, снижением неопределенности.

18

Это круто! Донна Мэй Киммалярджук

Большинство из нас привыкло считать, что любой, кого именуют врачом, – человек хорошо образованный, мудрый, возможно даже блестящий. И мы мало задумываемся над тем, откуда он и какой путь проделал, чтобы оказаться на своем месте.

Донна Мэй Киммалярджук начала жизнь в небольшой эскимосской общине в Надавите. Она первой из канадских инуитов стала кардиохирургом, а на сегодняшний день – старшим ординатором-кардиохирургом Института исследования сердца в Оттаве (Ottawa Heart Institute). Независимо от сферы на «первого» всегда ложится особая нагрузка, и медицина не исключение. Но одобрение и похвалы не заменят хорошей работы, и приходит время, когда твои способности подвергаются испытанию.

Стоял воскресный июльский день. Шла вторая неделя четвертого года ординатуры по кардиохирургии. В тот день я закончила прием пациентов, но оставалась на дежурстве, те есть находилась в больнице, присматривая за сорока-пятьюдесятью пациентами на случай, если вдруг всплывет какая-то проблема.

Я сидела за столом на втором этаже больницы и занималась бумагами, когда услышала срочный звонок по внутренней связи.

«Код Красный Эйч три. Код Красный Эйч три».

Это означало пожар на третьем этаже. Звучит пугающе, но я не стала переживать. Обычно такой сигнал раздавался, когда кто-то слишком надолго оставлял обед в микроволновке или курил слишком близко к детектору дыма. Но было во всем этом кое-что странное: когда объявляют красный код, должны замигать лампочки, а этого не случилось. Ерунда какая-то. Я сидела и размышляла: а не подняться ли? Это всего этажом выше.

Позже я узнала, что относительно новый оператор перепутала коды. Внезапно раздался еще один звонок.

«Код Синий Эйч три».

«Код Синий» означает, что у пациента остановилось сердце и он не дышит. Сигнал прозвучал всего один раз. Это было еще более странно, потому что синий код всегда звучит четыре раза. Объявление должно быть очень громким и дублироваться на пейджер, но этого не случилось.

Я подумала: да что там вообще творится? Я решила, что лучше подняться посмотреть самой. Когда я добралась до сестринского поста на третьем этаже, там никого не было. Стояла тишина – очередная странность. Потом я увидела медсестру, выбегающую из палаты. При виде меня она сказала:

– Пациенту после операции проводят СЛР. У него нет пульса.

Я вбежала в палату и сразу заметила мужчину лет семидесяти пяти, которому четыре дня назад сделали шунтирование – операцию на открытом сердце. Я уже осматривала этого пациента сегодня, потому что немного волновалась за него. В пятницу вечером меня вызывали к нему по поводу нарушения дыхания, так что, вернувшись на работу в воскресенье утром, я специально зашла проверить, как у него дела. На тот момент он выглядел хорошо. Я сказала ему: «Вы на верном пути. Меня очень радует ваш прогресс».

И вот всего несколько часов спустя он умирал. Анестезиолог пытался дать пациенту кислород, чтобы он мог дышать. Кардиолог с помощником делали искусственное дыхание. Помощник анестезиолога пытался попасть в вену, чтобы ввести лекарства, которые заставили бы сердце работать. И конечно, кругом были медсестры. Синий код всегда означает масштабную сцену, когда все работают в жесточайшем стрессе.

Теперь появилась и я. Я была моложе всех в палате, но, поскольку пациент перенес операцию на сердце, он был под моей ответственностью. «О, господи!» – подумала я. Но все поддержали меня и позволили перехватить контроль. На самом деле никто другой не знал о хирургии сердца так много, как я. Кардиолог не делает операции. Анестезиолог тоже.

Я связалась со старшим хирургом, которого в больнице не было. Он спросил:

– Донна, что происходит?

Я описала ситуацию. К тому моменту сердечно-легочная реанимация длилась уже минут десять. Я сказала, что мы продолжаем, и он ответил:

– Хорошо, перезвони мне через пять минут с новостями.

Прошло еще пять минут, а сердцебиение и артериальное давление по-прежнему отсутствовали. За несколько недель до этого я перечитывала клинические руководства, где говорилось, что делать, когда пациент выздоравливает после операции на открытом сердце и его сердце останавливается. Там было сказано, что надо открыть рану. В прямом смысле заглянуть внутрь и выяснить, что именно не так. Кровотечение? Неисправность водителя ритма? Что-то еще?

Я никогда не делала такого раньше – самостоятельно не раскрывала сердце пациента, к тому же в палате, а не в операционной. Это неконтролируемая среда. Она нестерильна. Рядом не было хирурга или ассистента, чтобы помочь. Только я. Но я знала, что должна это сделать.

Я снова связалась со старшим хирургом и сказала:

– Прошло пятнадцать минут. Сердцебиения нет. Я раскрываю рану в палате. Вам нужно приехать, и мы переведем его в операционную. Но раскрыть сердце надо сейчас.

Он ответил:

– Хорошо, Донна.

Когда я всем сообщила, что собираюсь сделать, они изумились. Но никто не усомнился в моем решении. Я быстро надела стерильный халат и перчатки. Медсестра схватила спиртовой раствор и вылила его на грудь пациента, чтобы продезинфицировать ее. Врачи продолжали СЛР, пока я не подготовилась.

У