Седьмая ложь - Элизабет Кей

Но если бы ты все же попыталась воспользоваться этим алгоритмом для того, чтобы присвоить денежную ценность своим любимым, то обнаружила бы, что такой человек, как Чарльз, считается куда более ценным, чем Джонатан. И это еще раз подтверждает мою точку зрения.

Эмма считала, что я веду себя как дура. Она полагала, что мне следует куда-нибудь вложить эти деньги. Она забрасывала меня ссылками на всевозможную недвижимость: современные квартиры в центре города, двухкомнатные дуплексы в пригородах и даже апартаменты с видом на набережную на взморье. Она решила устроить мне свидание с одним своим приятелем – они познакомились, когда вместе волонтерили на раздаче еды бездомным. Тот унаследовал от покойной жены кругленькую сумму, и Эмма хотела, чтобы мы с ним обсудили рентабельность инвестиций, рынок недвижимости и весь мир, к которому я начисто утратила интерес. Я сказала, что не желаю ни с кем встречаться, а она заявила, что это деловое свидание, но я ответила, что для меня это не имеет значения, и никуда не пошла. А потом она упомянула про лимоны и лимонад, и больше мы про эти деньги никогда не говорили.

Они до сих пор лежат на счете в банке.

– Думаю, теперь, когда мы с ним муж и жена, квартира – это уже не совсем то, что нам надо, понимаешь? – продолжала между тем Марни. – Нам кажется, что мы созрели для того, чтобы обзавестись домом. Я люблю эту квартиру, но пора нам задуматься и о будущем, верно? Чтобы было куда расширяться и все такое прочее. Может, в сентябре. Думаю, это удачный момент для продажи квартиры.

– Делай то, что хочешь, – сказала я. – То, что кажется тебе правильным.

– Ты прямо как Чарльз, – отозвалась она. – Вы с ним оба такие разумные. Он твердит: мы только что поженились, у нас еще полно времени, никакой спешки нет… Только мне кажется, что он тоже этого хочет, понимаешь, просто старается на меня не давить. Я думаю, он не прочь бы расшириться. Он мог бы завести собаку – ну, ты знаешь, какие ему нравятся. Хаски, что ли? Но, с другой стороны, как он сам говорит, куда торопиться, когда у всех нас впереди еще целая жизнь, а с собаками столько возни, так ведь?

Я ничего не ответила.

– Джейн?

Я выключила ночник и закрыла глаза.

– Черт, – произнесла она. – Прости меня, пожалуйста. Это было бестактно с моей стороны, да? Не у всех впереди целая жизнь. Я отдаю себе в этом отчет. Наверное, потому я так и спешу. Из-за Джонатана. Я знаю, что в жизни иногда все неожиданно меняется, что возможности сегодня есть, а завтра их нет. Черт. Джейн, прости меня. Я просто… Джейн?

– Все в порядке, – отозвалась я. – Честное слово.

Мне хотелось уснуть. Я не желала продолжать этот разговор.

Я видела, что ее жизнь расширяется, в то время как моя сжималась. Когда-то я вела такие же разговоры, задавалась в точности теми же вопросами и смотрела в будущее с надеждой, что жизнь даст на них ответ.

Джонатан всегда хотел уехать из города, жить в деревне: держать кур и чтобы комнат было больше, чем детей, а в саду можно было построить для них домик на дереве.

«Видишь, какой за окнами смог? За городом такого не будет», – говорил он, пытаясь убедить меня.

«Ты это слышала? – шептал он посреди ночи, проснувшись от звона разбитой бутылки или визга шин на улице. – В деревне такого не случается».

Вернувшись из похода в супермаркет, он принимался распаковывать овощи, запаянные в бездушный пластик, и непременно замечал: «Я мог бы выращивать все это сам».

Я знала, что в конце концов сдалась бы и сказала: «Да. Хорошо. Давай уедем».

Но этот миг так и не настал.

Занятная штука: когда что-то начинает от тебя ускользать, становится практически невозможно думать ни о чем другом. В голове непрерывно крутятся мысли о счастливых днях, оставшихся в прошлом. Я пыталась уснуть, но сон не шел. Оставалось лишь перебирать в памяти мгновения нашей дружбы, пытаясь вспомнить моменты, когда все, как сейчас, висело на волоске.

За все время учебы в школе у нас с Марни случилась всего одна размолвка. И, как это нередко водится, из-за пустяка, впрочем тогда нам так не казалось. По утрам моя подруга до последнего переводила будильник вперед, раз за разом, пока не понимала, что уже опаздывает, после чего вскакивала и сломя голову неслась в школу. На всех уроках мы с ней работали в паре, а по четвергам в расписании первой была драма. Практически все упражнения были рассчитаны на работу в парах; в одиночку там попросту нечего было делать. Марни редко извинялась за то, что опять опоздала. И в конце концов мое терпение лопнуло. Она совершенно не думала обо мне и вела себя эгоистично! Я выразила сомнение в том, что хочу и дальше работать с ней в паре. Ну и пожалуйста, заявила она, не хочешь – не надо, и, развернувшись, стремительно зашагала прочь, в развевающемся шарфе и с тетрадкой в руке.

Разлад длился целый день. Мы расселись по разным партам и на переменах не подходили друг к другу. Подобная враждебность была неслыханной! До сих пор наши отношения с Марни являли собой редкую гармонию на фоне постоянных подростковых конфликтов. Наша учительница очень расстроилась и после уроков, оставив нас обеих в классе, прочитала небольшую лекцию на тему ответственности и умения поставить себя на место другого человека. Она велела нам не устраивать детский сад и учиться решать свои проблемы как взрослые люди.

Мы усвоили урок. Это была наша единственная ссора. Мы помирились, но о ней не забывали. Наоборот, мы несли ее по жизни как завоевание, потому что одна-единственная ссора за много лет казалась достижением, которым стоит гордиться.

С тех пор нашу дружбу больше ничто не омрачало. В восемнадцать лет мы разъехались на учебу по разным городам, но чувствовали себя так, будто и не расставались, потому что у нас всегда был повод созвониться, поделиться какой-нибудь историей, поговорить о том, что могла понять лишь самая близкая подруга. Три года спустя мы вновь воссоединились, и после этого наша дружба стала крепче, чем когда-либо, – она превратилась в железобетонную глыбу, способную противостоять всем напастям этого мира.

В первый год нашей совместной жизни в Воксхолле – за месяц или за два до того, как я встретила Джонатана, – Марни впервые сделала попытку уволиться с работы. Она написала заявление об уходе, но ее начальник Стивен отказался его принять. В тот вечер она вернулась домой растерянная, в подавленном настроении, но полная решимости найти выход. Она ненавидела и эту работу, и своих коллег, и в особенности своего начальника, престарелого ловеласа, который отчего-то считал себя неотразимым мужчиной, хотя на самом деле это было далеко от истины. Я несколько раз сталкивалась с ним на рабочих мероприятиях Марни и пришла к выводу, что он до сих пор считает себя таким же красавцем, каким был тридцать лет назад.

На следующей неделе Марни сделала еще одну попытку. Она подкараулила начальника и вручила ему заявление в присутствии исполнительного директора Аби.