Утрата военного превосходства. Близорукость американского стратегического планирования - Андрей Леонидович Мартьянов

с резней в Мальмеди или с ужасающей реальностью освобожденных концентрационных лагерей, армия США отомстит за эти зверства, «не взяв в плен ни одного эсэсовца», но не тех, кто был совершен против их семей. Там не за что было мстить.

Не зря Стадс Теркель назвал свою плодотворную книгу « Хорошая война ». Конечно, Вторая мировая война была «хорошей» для Соединенных Штатов, и не только по четко определенным моральным причинам. Покойный адмирал Джин Ларок так резюмировал Теркелю стратегические и оперативные, а также культурные реалии американского опыта Второй мировой войны:

После войны мы были самой могущественной страной в мире. Наша житница была полна. Нам нравилось быть важными игроками. Мы управляли миром. Мы были единственной крупной страной, которая не была опустошена. Франция, Великобритания, Италия, Германия – все это почувствовали. Советский Союз, наш большой союзник, оказался на коленях. Двадцать миллионов погибших... Мы уникальны в мире, это нация с тридцатью миллионами ветеранов войны. Мы единственная страна в мире, которая ведет войну с 1940 года. Считайте войны – Корея, Вьетнам – считайте годы. В нашем политическом органе мы создали группу стариков, которые смотрят на военную службу как на благородное приключение. Это было самое большое волнение в их жизни, и они хотели бы, чтобы молодые люди пришли и разделили это волнение. Мы уникальны. Мы всегда уходили куда-то еще, чтобы вести наши войны, поэтому мы так и не узнали об этом ужасе. Семьдесят процентов нашего военного бюджета предназначены для борьбы где-то еще. 5

Действительно, трудно объяснить любому человеку в стране, которая не знает ничего, кроме экспедиционной, то есть войны «не здесь», в чем заключаются эти военные ужасы. Хотя Фассел или Голливуд могут предложить публике литературные или визуальные образы войны, эти изображения мало что дают для реального ощущения войны масштаба Второй мировой войны с ее жестокостью и разрушениями. Эти образы также никак не повлияют на культурную обусловленность людей. Но в целом любая война – это культурное дело во всех смыслах этого термина, культура – это, конечно же, поведенческая матрица людей, и именно здесь российская и американская культуры резко расходятся. Поскольку отношение России и Америки к войне существенно различается, то же самое происходит и с их оборонной политикой. В отличие от американцев, русский этнос сформировался в результате континентальной войны и ее ужасов. Американцы как нация не испытали ничего, даже отдаленно сравнимого с этим, и этот факт нелегко принять многим американцам, поскольку он напрямую затрагивает яремную вену американского военного мифа. Даже трагедия и ужас 11 сентября, несмотря на ее драму, транслируемую по всему миру, и шокирующие изображения хаоса, не смогли обеспечить «кондиционирование». В более широком смысле американцы вообще не были обусловлены континентальной войной; им не пришлось этого делать из-за выдающегося географического положения страны. Настоящей защиты королевства просто нет ни в американской истории, ни в их культуре из-за полного отсутствия любой реальной континентальной угрозы. Американцы не обязаны думать о том, что с ними произойдет, если Мексика вторгнется в США и начнет массовое уничтожение гражданского населения США. Это просто за пределами возможностей, и даже если бы это было возможно, нынешнему поколению американцев просто не хватает каких-либо ориентиров или общего исторического опыта сопротивления вторжению, любому вторжению. Но в этом и заключалась суть Второй мировой войны.

Как писал Джеймс Мэдисон в журнале «Федералист №41»:

«Объединенная Америка, с горсткой солдат или без единого солдата, демонстрирует более непримиримую позицию по отношению к иностранным амбициям, чем Америка, разделенная. 6 » Подобного же мнения 50 лет спустя придерживался Авраам Линкольн в своем обращении перед Лицеем юноши: «В какой момент нам следует ожидать приближения опасности? Какими средствами мы можем противостоять этому? Стоит ли нам ожидать, что какой-нибудь трансатлантический военный гигант выйдет за океан и сокрушит нас одним ударом? Никогда! Все армии Европы, Азии и Африки, вместе взятые, со всеми сокровищами земли (кроме наших собственных) в их воинском сундуке; с Буонапартом в качестве командира, не мог силой напиться из Огайо или проложить путь на Голубом хребте в тысячелетнем испытании. В какой же момент следует ожидать приближения опасности? Я отвечаю: если оно когда-нибудь достигнет нас, оно должно возникнуть среди нас. Оно не может прийти из-за границы. Если разрушение станет нашим уделом, мы сами должны быть его автором и совершителем. Как нация свободных людей, мы должны пережить все времена или умереть самоубийством». 7

Русская психика с древнейших времен формировалась в условиях реальной угрозы вторжения. Будь то борьба с тевтонскими рыцарями в 1242 году или монголы на Куликово. Поляк 1380 года, Бородинская битва 1812 года, катаклизмы под Сталинградом и на Курской дуге в июле 1943 года — эти события прочно укоренились в русской психике. Эта психика также сформирована ужасами сожженных деревень и городов, массовыми зверствами против гражданского населения и вполне реальными лишениями, которые сопутствуют этому. Невозможно не поддаться этому, ведь один только Ленинград за 900 дней потерял больше людей, чем Соединенные Штаты потеряли за все свои войны вместе взятые. Как заметил в 1977 году Ричард Пайпс, вряд ли русофил или военный мыслитель: «Такие цифры находятся за пределами понимания большинства американцев. Но ясно... Такая страна (Россия) также склонна оценивать выгоды от обороны гораздо более реалистично». 8

Яркая демонстрация огромного культурного разрыва в отношении к военным ужасам произошла в 1983 году с международным выпуском фильма «День после», для которого ABC и ее филиалы открыли бесплатные горячие линии для консультирования чрезмерно впечатлительных американских зрителей. Их было очень много. Очень сложно судить о реакции россиян на этот фильм, но по ощущениям на улицах в 1987 году, когда этот фильм вышел в СССР в открытый прокат (гораздо раньше он был доступен для просмотра на VHS), горячие линии для консультации вряд ли кому-то были нужны. несмотря на то, что фильм произвел впечатление. Проблема заключалась не в снижении чувствительности России к ужасам войны, которые распространялись по всей стране через воспоминания выживших, ветеранов боевых действий, литературы, кино и телевидения, а в ее гораздо более четком понимании последствий, то есть в предвкушении ужаса как следствия войны. война. Как и все остальные, россияне ценят жизнь и боятся смерти, и не нужна песня Стинга, получившая премию Грэмми, чтобы убедить кого-либо в том, что русские тоже любят своих детей. Многих в СССР фильм напугал, но не более того; оно очень мало добавляло (например,