Радио «Морок» - Татьяна Мастрюкова

— Реально странно. А мы огроменную жабищу встретили, она чуть Лесе в лицо не вцепилась!

— Ужас...

— Прямо прыгнула!

— Это точно жаба была? — усомнилась мама. — Они вроде не прыгают...

— А эта прыгнула!

Тут Леся опять пристала к маме:

— Неужели ты не видела гопника?

Совершенно непонятно, как жаба вызвала у нее ассоциацию с тем местным парнем.

— Если ты называешь гопником этого... эту захряпу, или как ее там, то видела.

— Нет, мам, человека. Парня!

Мама поморщилась:

— Обязательно его гопником называть?

Леся обиженно надулась. А я задумалась. Действительно, парень был одет практически как одна из этих кукол, захряп-наряжух. Может, и на улице вовсе и не куклы никакие были, а просто местные жители.

Ага, с бревном вместо тела и соломой вместо рук.

Или мы просто не разглядели?

— Папа хотел с нами всеми поболтать. Только никак не получается с видео, сразу вся связь пропадает капитально. Я, кстати, пыталась по разным телефонам звонить и сообщения писать нашим. Как назло, сразу глухо все. Только с папой есть контакт.

— Мам, это знак! — провыла Леся тоном, который, видимо, считала зловеще-таинственным.

— Определенно! Так что давайте созвонимся по старинке, голосом.

Мы с Лесей тут же уселись по обе стороны от мамы, которая, надев очки, с преувеличенной торжественностью и наигранно серьезным видом набрала папин номер, включив громкую связь.

Папа отозвался не сразу, но очень обрадовался и сразу принялся выкладывать новости, вернее, продолжил разговор, начатый с мамой без нас:

— Такси и правда здесь нет. Вообще. Дремучее место! — Папа радостно хмыкнул. — Посмотрел тут в инете про Жабалакню. Что-то не нашел ни черта. Но местные знают, говорят, что на картах — советское название, как переименовали годах в тридцатых. А совсем старое официально еще не вернули. И знаешь, что забавно: никто советское название деревни не помнит, все зовут ее Жабалакней. Но и это не старое название. Первый раз с таким сталкиваюсь, чтобы деревням давали прозвища! Ну в смысле, есть название деревни, которое используется в документах и на картах. А есть местное прозвище. Например, официально деревня какая-нибудь там Александровка, но таких деревень по району навалом, и все Александровки. Верхние, Нижние, Средние. Так вот местные между собой их различают по прозвищам. Александровка, в которой случился пожар, зовется Погореловкой. Другая Александровка тоже с каким-то своим прозвищем. Подозреваю, что и с Жабалакней так. Но это не точно.

— Точно, пап! — встряла Леся. — Здесь жабы огромные! По крайней мере, одна есть.

— Ну вот, видишь. Может, и так, может, и из-за жаб. И по картам и навигаторам тут никто не ездит, местные смотрят на меня как на полоумного.

— Странно и интересно. То есть Жабалакня на самом деле официально была какой-нибудь Нижней Александровкой, а потом стала колхозом «Заветы Ильича»? — предположила мама и пояснила нам с Лесей: — Раньше в честь Владимира Ильича Ленина все подряд называли.

— Колхоз «Обеды Ильича», угадала, ага, — тут же сострил папа.

Мы расхохотались.

— Кстати, чем ты там питаешься? — спросила мама.

— Здесь столовка нормальная. Кормят вкусно — не как у нас дома. Хоть наелся наконец.

Как обычно, поддел маму.

— Тебе бы только поесть, — не удержалась я, потому что мама опять промолчала. — Вообще больше ни о чем не думаешь.

— Если дома не кормят, то, конечно, будешь думать! Я на вас батрачу, а в ответ только претензии. Бездельники!

Я возмущенно закатила глаза, в которых мигом собрались предательские слезы обиды, и набрала уже побольше воздуха, чтобы одним махом достойно ему ответить, но папа не собирался препираться. Совсем другим тоном спросил:

— Ладно, а вы там как? Никто не обижает?

Кроме тебя — никто.

— Нормально у нас все, — уклончиво ответила мама. Посмотрела на меня и едва заметно покачала головой: не надо.

На заднем фоне у папы кто-то хриплым прокуренным голосом крикнул что-то типа: «Давай сюда, братан!» Папа сразу отозвался на это обращение, а наш разговор свернул, пообещав позвонить или написать сообщение, как только будут какие-либо новости.

— А еще Дмитрий Афанасьевич говорил, что в Ни- коноровке с незапамятных времен живут знахарки какие-то, лекарки, — задумчиво глядя на погасший экран телефона и ни к кому конкретно не обращаясь, сказала мама. — Без таблеток любую, как он выразился, хворь лечат, всяких одержимых вычитывают, то есть молитвами лечат, так он сказал. Только в Никоноровку он не поедет ни за что.

— Почему?

— Неизвестно. То ему далеко, то не может никак, то какую-то пургу гонит. Сразу стал про оборотней говорить. Мне от такой болтовни только хуже становится, мутить даже начало опять. Только и думала, как бы его спровадить вежливо.

— Мам, он говорил, что здесь оборотни? — вычленила главное Леся. — В жилетках?

— Какие-то оборотни, да. То у него избяные, то дети пропадают, то вычитка одержимых. Не деревня, а край чудес, и все так себе.