Спасти огонь - Гильермо Арриага

взгляды, кругом одни взгляды. Как только сюда попадаешь, все начинают на тебя глазеть. Хотят посмотреть, можно ли тебя доить, можно ли в банду принять. Пидоры присматриваются, большой у тебя или маленький. Надзиратели тоже есть пидоры, они глазками заигрывают, кто-то хочет тебя раком поставить, а кто-то — чтоб ты его. Или прикидывают, нельзя ли тебя шестеркой сделать или посыльным. Просто из вредности. Нравится некоторым козлам командовать.

В тюрьме везде камеры. Ни одного местечка нет без камер. Привыкай, что смотреть будут на все, что ты делаешь. Я долго не мог привыкнуть, что сру на людях. Параши-то эти ебучие на виду у всех. В камере она прямо посередке стоит, от сокамерников никуда не укроешься. Только присядешь, подкалывать начинают. То им громко, то воняет. Не сосредоточиться. А в общих сортирах не лучше. Стоят унитазы рядком, без дверей. Пошел туда облегчиться — и там на тебя пялятся. Мне говорили, в Древнем Риме сенаторы законы обсуждали сидя на горшках. Вот откуда, значит, традиция такая, чтобы от сенаторов одно говно было, а не верите, взгляните на нашу страну. Как другие срут или пердят, смотреть, слушать и нюхать — тоже не радость. И как подтираются, и как бумажку к глазам подносят, посмотреть. Вот на хера? Противно до жути. Потом забрасывают бумагой своей толчок, он засоряется, говно остается плавать, и всю ночь не заснешь от смрада. И когда моешься, тоже смотрят. В душевых нельзя закрывать глаза. Большую часть людей в тюрьмах убивают как раз в душе, а заранее никогда не угадаешь, не надумал ли кто тебя порешить. Поэтому надо быть начеку. Потом еще эти, гамадрилы, на хрен твой пялятся, пока ты мылишься. Этих сильнее всех не люблю. Смотрят и дрочат, хоть сколько им ни обещай морду набить. Сворачивают гусю шею, пока не кончат. Не перевариваю гомосятину эту.

Вот что такое для меня тюрьма. Шум и взгляды. Ты никогда не бываешь один, даже если ты один. Когда выйду, не знаю, как я буду без шума и без этого чувства, что все на тебя смотрят. Не знаю, смогу ли спать в тишине. Думаю, стану просыпаться по ночам и ждать, когда закричат. И если не дождусь, сам буду кричать. И не знаю, смогу ли опростаться, когда на меня не смотрят. Может, даже запор заработаю и ни разу в жизни больше не посру, как нормальный человек.

Когда у тебя такая жизнь, когда ты привык к вечному шуму и вечным взглядам, ты чувствуешь, что ничего своего у тебя нет. Даже ты сам — не свой. Вот что такое для меня тюрьма.

Джонатан Мартин Оливо

Заключенный № 35554-2

Мера наказания: восемь лет за мошенничество в особо крупных размерах

Я рассказала Эктору и Педро, что мы хотим танцевать в тюрьме «Рождение мертвых». Вопреки моим ожиданиям, Эктор не пришел в восторг. «Вы их спровоцируете», — сказал он. Я подумала, что он шутит, и улыбнулась: «И что? Ты-то у нас король провокаций». Эктору было не смешно. «Да, но я не дурак. Одно дело — подкалываться буржуев, которые много о себе мнят, а другое — лезть в клетку к убийцам». Все-таки, как ни старался, Эктор не мог вывести буржуя из себя самого. Одно только слово «клетка» отлично показывало, какое у него классовое мышление. «Я думаю, это будет интересно», — осторожно заметил Педро. Меня удивило, что он идет наперекор Эктору. Обычно он подстраивался под мнение бойфренда. Не то чтобы у Педро не было собственного мнения, но Эктор высказывался так безапелляционно, так рубил с плеча, что переспорить его все равно не удавалось. «Интересно будет, когда эту девочку там убьют», — сказал Эктор. «Девочку». В наших кругах нужно дожить до глубокой старости, чтобы тебя перестали называть девочкой или мальчиком. Часто говорят «Встретилась бы ты с этим мальчиком» или «Потрясающая девочка!» про людей, которым сильно за сорок. Язык совершенно инфантилизиру-ется и порождает сорокалетних подростков. «Ничего с ней не случится, — сказал Педро. — Я дважды в неделю там бываю, и на меня даже голос никто ни разу не повысил». Эктор ехидно усмехнулся: «А ты подожди, вот узнают они, что ты пидор и что у тебя жених имеется». Педро вроде бы обиделся, но не отступил. Литературная мастерская в Восточной тюрьме была одной из немногих вещей в его жизни, к которым Эктор не имел отношения. «Да знают они, и никаких проблем у меня не было. Это ты насмотрелся гринговских сериалов про тюрьмы и думаешь, что люди там заняты только тем, как бы присунуть в первую попавшуюся дырку. Жертва стереотипов». Теперь обиделся Эктор. Он ненавидел банальности и сейчас, когда его обвинили в слепом следовании стереотипам, чувствовал себя оскорбленным. Я редко видела, чтобы они ссорились. Почти всегда Педро уступал, но тут тема касалась его лично. «Это ты жертва стереотипов: веришь в спасение грешных душ. Вот и подавался бы в деревенские падре», — презрительно парировал Эктор. Оба начинали закипать, и я решила развести их по углам: «Так, ну-ка хватит. Замолчали сейчас же, или я уйду». Они обменялись вызывающими взглядами и одновременно прыснули.

Каждый изложил свою точку зрения на показ «Рождения мертвых». Педро считал, что элементы крови и смерти могут в новых условиях придать постановке более глубокий смысл. Эктор же возражал: как раз наоборот, она указывает на клише «преступник равно кровь и смерть». Педро сказал: «Но они же здесь связаны не с преступлением, а с женской природой, причем с такого угла, который ни одному мужчине не доступен».

Может, мы преувеличиваем и заключенные, выросшие в маргинальных слоях и привычные к самым неприглядным сторонам человеческой жизни, не проникнутся нашим спектаклем. Они могут освистать нас, как предыдущие зрители, или просто уснуть от скуки при виде недоступного им искусства. Тронет ли их танец как таковой? Педро считал, что да. «Заключение ведет к постоянному заглядыванию внутрь себя и, следовательно, повышенной чувствительности».

Мы решили, что часть с раздеванием лучше опустить. Эктор сказал, что показать ее будет не только рискованно, но и жестоко. «Это как воду разогреть, а мыться человека не пустить: подлянка», — сказал он. В остальном хореография будет прежней. Педро пообещал договориться с тюремным начальством о дне и часе выступления. И попросил меня подумать о двух запасных вариантах на случай, если какой-нибудь чиновник найдет «Рождение мертвых» неподобающим. Я