Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова

Работа у тебя нервная, да и расстройство сна… – Я деликатно отлессировал предложение изрядным глотком бодрящей влаги.

– Невропатолог! У нее и психиатр был – приходил соседа из запоя вынимать, тут и познакомились с Нелькой. Знаешь, где тот психиатр? В желтом доме. Ты считаешь, что я сам сдвинулся. Нет, все она: я подглядел, как над моей постелью колдовала, спали-то мы давно врозь, уж лет пять на тот момент. Моя мать в принципе боялась с ней разговаривать, даже по телефону; иначе чем «твоя гадюка» и не называла.

С матерями дело ясное, тоже женщины, без этого нельзя.

– Вот мать тебя и настроила!

– Да? А у Нельки на работе? Нигде подолгу не задерживалась. Чуть немного поработает, там несчастье какое-нибудь случается или с сотрудниками, или на производстве. У нее ни одной подруги нет. Сколько мы ни жили, ни одного ее родственника я не видел, даже на свадьбу никто не пришел.

– Ты, Виталя, журналист, потому… – Я честно пытался в очередной раз перебить его воспаленное, как горло первоклассницы после сосульки, воображение.

– Был журналист. Который год корректором перебиваюсь, как женился, так сразу и отрезало, ни строчки не могу.

Я не видел выхода из занимательной, но несколько затянувшейся научно-фантастической дискуссии и потому спросил элементарное:

– Если так и обстояло, почему ты так долго с ней прожил, гнал бы сразу в три шеи, зачем терпеть?

Вместо ответа он трясущейся рукой нашарил в омуте пиджака уместно потертый бумажник и, не глядя, вытащил черно-белую фотографию. Я приготовился увидеть – по логике вещей – неземную красавицу со зловещим выражением на безупречном лице. Но, как писал поэт Козлов, «умолкните танго и румба, фанданго и сарабанда»…

С фотографии на меня глянули во всем черно-белом великолепии трогательные бровки домиком, совершенно такие же, как и пять часов тому назад в цветном изображении на фоне залитого солнечным светом итальянского кафеля по двенадцать пятьдесят за квадратный метр. Долларов, я имею в виду.

– Это Нелька перед нашей свадьбой. – Хрип друга донесся до моего измученного переживаниями слуха. – Ты не поверишь, за все эти годы она совершенно не изменилась.

Как раз последнему заявлению я поверил легко.

Стоит ли упоминания тот факт, что уже год, как я вхожу в сборную парной игры, именуемой брак; жену мою зовут Неля, я счастлив, если состояние мужчины в браке можно назвать счастьем, и даже излечился от легких приступов бессонницы, мучившей меня в прежние времена после особо усердных возлияний. Сплю как убитый и даже не слышу, как встает жена, чтобы приготовить мне завтрак, – до тех пор, пока поднос не занимает свое законное место на моем сером в желтую клетку одеяле.

Лета

До встречи с ней в его жизни присутствовали необязательность и многословность, как в той компании, где они познакомились в среду, как раз когда внезапно кончился дождь, измучивший за неделю всех. Собрались неокончательно состоявшиеся музыканты, художники и прочие околотворческие работники вроде него. Было шумно и бестолково. Двух-трех человек он знал, многие казались смутно знакомы, но это не имело никакого значения. Попав в самый разгар глупейшей дискуссии, через пять минут пожалел, что ввязался; все дружно изрекали прописные истины с жаром новообращенных.

Он заскучал, вышел на лоджию проветриться и вздрогнул от неожиданности, натолкнувшись на женщину, которую сперва не заметил. Поинтересовавшись для проформы – не помешал ли, с удовольствием закурил, немного опасаясь, что она продолжит разговор, от которого только что так удачно удалось увильнуть. Она молча разглядывала чахлые кустики, растущие внизу. Не выдержав паузы и сердясь за это на себя, затеял необязательный разговор, но диалог не складывался, получалось, что все время говорит он один. Выкурив третью сигарету подряд, неожиданно спросил:

– Не надоела обстановочка? Может быть, выйдем на улицу и разберемся с кустиками, которые вас так интригуют?

Она легко засмеялась и, никак не выразив согласие или отрицание, пошла в комнату, а затем в прихожую за плащом, который быстро надела, не дожидаясь, чтобы он ей помог. При свете двух электрических лампочек она казалась моложе, чем он предположил вначале; сосредоточенное выражение придавало ей возраста.

На улице взяла его под руку и, не спрашивая, довольно быстрым шагом направилась в глубь квартала. Это интриговало и освобождало от необходимости продолжать светский разговор. Они подошли к девятиэтажному «кораблю».

– Вот мой дом, – сказала она, но за этим ничего не последовало.

Догадавшись, что приглашения не будет, он открыл дверь и, пропуская ее к лифту, излишне деловито спросил:

– Какой этаж?

Все выглядело так, как будто они заранее договорились, даже несколько надоели друг другу, вернее, не надоели, а привыкли, и говорить совершенно не нужно. С некоторым страхом он глядел, как она варит кофе, расстилает постель.

А потом наступило ощущение близости, почти тождества, какое он не испытывал ни разу, хотя в свои тридцать два, конечно, знал достаточно женщин и был женат; правда, всего три месяца, но хватило, чтобы раз и навсегда разобраться с этим вопросом и предпочесть спокойную жизнь в одной квартире с мамой и котом. То, что произошло сейчас, выходило за рамки его опыта и самых романтических представлений. Не зная о ней ничего, даже имени, догадался, что знает и чувствует все; то есть все, что действительно надо и можно знать о ней. И когда снова потянулся к ней, шепча «любимая», это была совершенная правда.

На другой день после работы помчался к себе домой за самыми необходимыми вещами, чтобы скорее оказаться в квартире, где следы ее присутствия хранила даже входная дверь, и воздух на лестничной клетке был

особенным: гладким, как молоко. Она уже ждала его, и они опять не успели поговорить.

На работе в последующие дни он припоминал мельчайшие ночные подробности, перебивая себя, что кончится это сумасшествие первого времени и надо будет что-то делать, надо же в конце концов выяснить, какие планы у нее; и неожиданно вспоминал, что знает о ее жизни не больше, чем в первый вечер. То, что они не расстанутся никогда, само собой подразумевалось.

Через месяц сделал робкую попытку познакомить ее с мамой, она отказалась по невразумительной причине, также она отклоняла разговоры о женитьбе; не отказывалась, не ссылалась на то, что они и так живут вместе, а ускользала, пресекая малейшие попытки движения вслед.

Они уже куда-то ходили вместе, ездили в Павловск, но она не хотела встречаться с его друзьями, а он из ее подруг знал только Валю, болезненную странную особу, которая не выходила из дома и жила на