С жизнью наедине - Кристин Ханна

Мама стояла в высокой траве и курила. Лени подумала, что детство для нее всегда будет пахнуть морем, табачным дымом и мамиными духами с ароматом роз.

Лени расстелила на неровной земле одеяло, они с мамой уселись, вытянули ноги, скрестив лодыжки, и привалились друг к другу. Перед ними катились бесконечные синие волны, омывали берег, шуршали галькой. Чуть поодаль от берега плавала на спине выдра, пытаясь открыть черными коготками ракушку.

— А где папа?

— Уехал с Чокнутым Эрлом на рыбалку. Ну и заодно хочет попросить у него взаймы, а то у нас туго с деньгами. У меня еще кое-что осталось из того, что дала мать, но эти деньги я трачу в основном на кассеты для твоего «поляроида» и сигареты. — Мама мягко улыбнулась Лени.

— Зря папа водится с этим Чокнутым Эрлом, — сказала Лени.

Улыбка сбежала с маминого лица.

— Понимаю, о чем ты.

— Впрочем, ему здесь нравится, — добавила Лени, стараясь не вспоминать разговор с Мэтью о долгой холодной зиме и о мраке, от которого дуреют.

— Жаль, что ты не помнишь, каким он был до Вьетнама.

— Ага. — Лени слышала массу историй о том времени и очень их любила. А мама любила рассказывать о том, как они жили раньше, в самом начале. Как старую добрую сказку.

Мама забеременела в шестнадцать.

Шестнадцать.

Лени в сентябре исполнится четырнадцать. Как ни странно, раньше она об этом как-то не думала. Нет, она, конечно, знала, сколько маме лет, но как-то не сопоставляла цифры. Шестнадцать.

— Ты была всего на два года старше меня, когда забеременела, — сказала Лени.

Мама вздохнула:

— Я училась в одиннадцатом классе[36]. Господи. Чего уж тут удивляться, что родителей едва удар не хватил. — Мама скривила губы в прелестной улыбке. — Им меня было не понять, не те они люди. Им не нравилось, как я одеваюсь, какую музыку слушаю, а я терпеть не могла их правила. В шестнадцать мне казалось, что я сама все знаю. Так им и сказала. Они отправили меня в католическую школу для девочек. Там считалось бунтом, если ты заворачивала пояс юбки, чтобы чуть-чуть приподнять подол, на дюйм обнажив колено. Нас учили, как преклонять колени, молиться и удачно выйти замуж.

Твой отец ворвался в мою жизнь как штормовая волна, буквально сбил меня с ног. Все, что он говорил, перевернуло привычные мои представления о жизни, изменило меня. Я разучилась дышать без него. Он сказал, что мне незачем учиться. Я верила каждому его слову. Мы с твоим папой так влюбились друг в друга, что вообще ни о чем не думали, и я забеременела. Когда я сообщила об этом своему отцу, он взорвался, хотел отправить меня в приют для матерей-одиночек. Я знала, что там тебя у меня отберут. В ту минуту я ненавидела его так сильно, как никого и никогда.

Мама вздохнула.

— В общем, мы сбежали. Мне было шестнадцать, почти семнадцать, а твоему папе двадцать пять. Когда появилась ты, у нас не было ни гроша, мы жили в трейлерном парке, но нас это ничуть не волновало. Какая разница, есть ли у тебя деньги, работа, новая одежда, когда у тебя самая прекрасная дочка на свете? Он все время таскал тебя с собой. Сперва на руках, потом на плечах. Ты его обожала. Нам никто не был нужен, мы жили любовью, но жизнь взяла свое.

— Началась война, — догадалась Лени.

Мама кивнула.

— Когда твоего папу призвали, я умоляла его сбежать. Хоть в Канаду. Мы постоянно ссорились из-за этого. Я не хотела быть женой солдата, но его призвали, и он решил, что пойдет служить. Я собрала его вещи, обливаясь слезами, и отпустила. Через год он должен был вернуться. Я не знала, что делать, куда податься, как жить без него. Деньги кончились, я переехала к родителям, но надолго меня не хватило. Мы все время ругались. Они мне все уши прожужжали, мол, разведись с ним, подумай о дочери. В конце концов я опять от них ушла. Тогда-то я и нашла коммуну и людей, которые не судили меня за то, что я родила ребенка, хотя сама еще ребенок. А потом вертолет твоего отца сбили, а его взяли в плен. За шесть лет я получила от него одно-единственное письмо.

Лени вспомнила и то письмо, и как мама рыдала, когда его прочла.

— Вернулся он такой, что краше в гроб кладут, — продолжала мама. — Но он любил нас. Только нами и дышал. Говорил, что может заснуть, только если обнимает меня, хотя все равно толком не спал.

Тут мамина история всегда обрывалась: сказка кончилась. Дверь ведьминой хижины захлопнулась за потерявшимися детьми. Из Вьетнама вернулся другой человек, не тот, кто когда-то туда улетал.

— Впрочем, здесь ему лучше, — добавила мама. — Как думаешь? Он хоть стал на себя похож.

Лени смотрела на катившиеся к берегу волны. Вода неумолимо прибывала, прилив никакой силой не удержать. Одна ошибка, одна погрешность в расчете — и тебя либо выбросит на берег, либо унесет в открытое море. Нужно защитить себя: подготовиться, свериться с картой, принять правильное решение.

— Здесь зимой по полгода темно. Снег, морозы, вьюга.

— Знаю.

— Ты всегда говорила, что в непогоду ему становится еще хуже.

Лени почувствовала, как мама отстранилась. Об этом она старалась не думать. И обе знали почему.

— Здесь все будет иначе. — Мама затушила окурок о камень и повторила на всякий случай: — Здесь все будет иначе. Ему здесь лучше. Вот увидишь.

* * *

Тянулись длинные летние дни, и тревога Лени утихла. Лето стояло волшебное. Край полуночного солнца. Потоки света, день длиной восемнадцать часов, затем ночь — короткая, как вдох, — и снова день.

Солнце и работа — вот вам лето на Аляске.

Работать приходилось много, чтобы все успеть. Все постоянно об этом говорили. В очереди в закусочную или на кассе в универмаге, на пароме до городка. «Ну как рыбалка? Удачно поохотились? Как огород?» Все вопросы только о припасах да подготовке к зиме.

С зимой шутки плохи, это Лени уже усвоила. О грядущих холодах здесь не забывали ни на минуту. Ты не просто так рыбачишь погожим деньком, а ловишь рыбу на зиму. Вроде как и развлечение, но при этом серьезное дело. Подумать только, от каких мелочей зависит выживание.

Лени с родителями вставали в пять утра, с трудом заставляли себя позавтракать и принимались за дело. Перестраивали загон для коз, кололи дрова, пололи грядки, варили мыло, ловили и коптили лосося, дубили шкуры, консервировали рыбу и овощи, вязали носки, подклеивали изолентой то, что оторвалось. Они ни минуты не сидели на месте — что-то куда-то тащили, забивали гвозди, строили, скоблили. Марджи-шире-баржи продала им трех коз, и Лени научилась за ними ухаживать. Научилась она и собирать ягоды, варить варенье, доставать из раковин съедобных моллюсков и готовить из икры лосося лучшую в мире наживку. По вечерам мама готовила им новые блюда — лосося или палтуса (в любом виде) с овощами из огорода. Папа чистил ружья, чинил железные капканы, которые продал ему Чокнутый Эрл, читал, как правильно разделывать туши животных. Здесь жили натуральным обменом, торговлей и взаимопомощью. В любую минуту к дому мог подъехать кто-то из соседей и предложить лишнее мясо, какие-нибудь доски или ведерко черники в обмен на что-то еще.