Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко

Но Ябто знал, что я не умру, — он сам не хотел этого. Нечаянная осенняя жара была подарком ему, а подарок духа, бесплотного демона, который ведет человека, не может быть во вред. В эти дни демон был так близко, что широкому человеку казалось, будто он слышит не только его слова, но само дыхание.

Он быстро нашел то, ради чего отлучился в лес.

Ябто спускался с горы, и два жирных глухаря, привязанных к поясу, били его по ногам, еще один лежал в мешке за спиной — тайга послала птиц, как гостю подают еду на деревянном блюде. Широкий человек шел и думал о своей жизни, которая вдруг необычайно ясно сложилась в его памяти. Он был под крепкой защитой, хотя не раз мог погибнуть не только от чужих людей, холода и голода, но и от собственных ошибок. Наверное, это и есть то, что называют участью, думал Ябто — он забыл горе и знал, что тревога, посещавшая его, уже не вернется. Он не боялся участи.

Спустившись в низину, он увидел дым от костра и ускорил шаг. Солнце заканчивало пир и уходило к закату. Ябто не слышал крика и понял, что гнус, получив свою долю, не оставил заморышу сил даже для крика. Он дошел до перекрещенных обгорелых бревен, откуда открывалось его временное стойбище на берегу.

Первое, что увидел широкий человек, — пустую сосну, у корня которой валялись разрезанные куски аркана. Исчезла и одежда зморыша.

— Эй! — негромко крикнул Ябто.

Он еще ничего не понял.

— Ябтогна… Явире…

Никто не ответил. Он начал метаться вдоль берега, не зная зачем, и скоро нашел Ябтонгу.

Старший сын лежал животом на валуне посреди реки в половине полета стрелы от стойбища — течение колыхало тело и вместе с ним оперенное древко, торчавшее из спины.

Другого сына Ябто найдет позже, в половине дневного пути, там, где река становится извилистой и совсем мелкой.

Земли людей Нга начинались от правого берега родовой реки Ябто и уходили на север вплоть до ледяного моря. Это были самые великие владения, а сам род — несочтенным и необъятным. Никто не знал, сколько семей могут назвать себя людьми Нга. И столь же необъятным был страх перед этим племенем.

Люди Комара, люди Бобра, люди Мыса, Ивняковые, Ручьевые, Березовые, Лисьи, Беличьи люди, все рода, чье изначальное имя было легко объяснимо, не могли понять происхождение людей Нга.

Кто был тот предок, который заключил вечный договор с верховным духом зла, вождем холода и царем преисподней, или же сам дух избрал себе народ — никто не знал этого. И сами люди Нга хранили это в тайне, а тайна порождала страх, который в других родах передавался от отца к сыну, как обычное наследство.

Шаманы толковали: Нга — сын Нума, верховного бога, творца мира и всего, что в нем, — обманул отца. Тайком он покрыл нечистотой первых людей, созданных Нумом, отчего они стали смертными и потеряли задуманное богом отвращение к нечистому. Нум разгневался и хотел сделать сына небесным бродягой, но льстивой покаянной речью Нга умолил отца не прогонять его. Он сказал, что раскаяние его так глубоко, что он не дерзнет просить отца о небесном уделе, а просит ему дать наследство на земле, самое ничтожное, какое только можно придумать.

— Пусть мои угодья уместятся на кончике посоха, — сказал Нга, — только не прогоняй меня, отец.

Нум видел раскаяние сына и уговаривал его взять больше, но сын плакал, рвал волосы и проливал слезы, от которых на землю пришел потоп и убил многих из людей. Наконец Нум согласился и дал ему удел на кончике посоха. Нга вытер слезы, поставил посох на поверхность земли и проткнул ее насквозь.

— Ты сам обещал мне дать то, что заберет посох. Все, что под землей, — мое. Держи слово, мой бог.

Нга смеялся, говоря это, а у Нума сжалось сердце оттого, что не только людей — бессмертных и не ведающих нечистоты — он потерял, но и сына, который свой божественный ум обратил к обману отца.

— Будет по-твоему, — сказал Нум.

Это были последние слова бога, произнесенные в пределах видимой вселенной. Сказав это, он ушел туда, где кончается последнее небо, и больше не показывал себя.

В давние времена были шаманы, восходившие на небеса, но никто из них не достигал даже края его обиталища. И когда спрашивали у них люди:

— Где наш бог? Что он делает?

Шаманы отвечали, опуская глаза:

— Он спит. Не трогайте бога. Живите так.

Когда скрылся Нум, бесчисленные боги и духи овладели землей. Они были совсем, как люди, — не злые и не добрые, временами сильные и временами слабые, храбрые и трусливые. Только простых среди них не было. Каждый имел проницательный ум и знал свой предел.

Но тем, ранним людям, что-то мешало поверить шаманам. Жизнь их была трудна и непонятна.

— Бог что-то оставил нам, прежде чем заснуть? — с надеждой спрашивали люди. — Не может быть такого, чтобы столь добрый бог уснул просто так. Разве ляжет спать хозяин, бросив без присмотра стадо? Кого бог оставил вместо себя?

— Нас, — отвечали шаманы.

— Что вы можете?

— Мы будем говорить с бесплотными. С одними — договоримся, с другими — поторгуемся, кто слаб — того прогоним.

— А бог? Бог проснется когда-нибудь?

— У него своя воля, и это может случиться в любой миг. Но как бы не стало хуже от того…

— Почему?

— Кто знает, что задумает проснувшийся бог? Поэтому приносите жертвы. Каждый год, в начале весны, жертвуйте белого оленя, лейте его кровь на восход, чтобы Нум видел вашу память, и его пробуждение не застало вас врасплох. Тогда он воздаст добром тем, кто не забыл его. Но так же жертвуйте Нга, кропите кровью черного оленя землю на закат. Не забывайте Нга, ведь он, в отличие от своего отца, не спит и не прощает.

Люди делали по сказанному. Поначалу они часто спрашивали шаманов — не проснулся ли Нум? Шаманы говорили о терпении. Так прошло много поколений, и люди устали. Потом не стало великих шаманов, способных подниматься в высшие небеса. Но каждую весну люди кропили землю на восход кровью белого оленя, поскольку так делали их предки на много поколений вниз. Жертву приносили не с надеждой, а от боязни нарушить заведенный порядок. И хотя многие, особенно самые умные из людей, понимали бессмысленность жертв спящему богу, ни у кого не поднималась рука первым нарушить то, что заведено от начала времен. К тому же один олень — не так уж много даже для бедной семьи.

Зато Нга был близок, как ладонь, и черных оленей резали с замиранием сердца. Кому-то и вправду удавалось в год после жертвы избежать большого несчастья. Но тот, кто мог видеть дальше собственного носа, понимал, что вдохновенная жертва, уберегая одних, не уберегает многих, и смерть рано или поздно получит свое. Души людей оделись тревогой.

Но однажды нашелся человек, которому пришла на ум простая и спасительная мысль. Человек подумал, что один олень для бога самого близкого людям — это мало, оскорбительно мало. Это ничто, нет, это хуже, чем ничто, — это как плюнуть в глаза. Человек принадлежал к какому-то простому роду, вроде людей Ивы, Ручья или Мыса. Он поведал о своей мысли родичам и, наверное, смеялся оттого, что об этом никто не додумался раньше.