Аромат обмана - Вера Копейко

Лилька листала тетрадки, стоя на табуретке, просто так, но не без удовольствия отмечала — ничего училась, пятерки, четверки. Потом, не закрывая тетради и дневники, бросала их на пол.

В отдельном целлофановом пакете, липком от пыли, нашла платежки за свет за последние двадцать лет. Письма и поздравительные открытки и много чего еще. Они полетели вниз. Куча возле табуретки росла.

Лилька оттягивала момент, когда придется открыть коробку. Наконец на антресольной полке ничего не осталось.

Она слезла с табуретки, села. Глядя на свои грязные руки, поморщилась. Помыть? Нет, незачем мыть прямо сейчас, в коробке тоже полно пыли.

Она развязала шпагат и сняла крышку. Лилька фыркнула. Такая большая коробка и такой маленький конверт. Сердце толкнулось в предчувствии, а пальцы вздрогнули. Она ухватилась за уголок конверта и вытащила. Он совсем простой, без марки, без налинованных строчек для адреса. Лилька открыла его и потрясла над столом. Посыпались желтоватые бумажки.

Лилька подняла квадратик картона, чуть больше автобусного билета. Надо же — билет на поезд. Совсем не похож на современные желтовато-розоватые листы с голографическими нашлепками для подлинности. На них написано про тебя все, разве что размер ботинок не указан. А на этом — только откуда и куда.

Так откуда и куда? «Москва-Новосибирск» — размашисто черканул кассир синими чернилами.

Лилька подняла билет и посмотрела на свет. Пробитые дырочки, как на пергаментной упаковке на пачке творога, означают число, месяц и год. 03.02.81. Мать хранила его столько лет? Почему?

Она разворачивала другие бумажки, ей казалось, пыль осыпается с пальцев, так сильно они дрожали.

Квитанция за гостиницу, автобусные билеты. Она посмотрела на цену. Ого, в тех деньгах — прилично. Значит, мать ездила за город. Лилька помнит, что мать вместе с Ириной Андреевной много раз ездила в командировки. В Новосибирске у них никаких родственников не было и нет, значит, поездка деловая. Тогда почему все это не сдано в бухгалтерию?

Лилька снова и снова вертела бумажки.

— Ты, матушка, даешь, — пробормотала она, заметив на каждой следы дырокола. Значит, их подшивали. А потом — вынули? Мать отчиталась за командировку, а после — попросила обратно? Зачем ей понадобились такие документы?

Документы? На самом деле… это же документы? Которым двадцать четыре года и пять месяцев.

Лилька вскочила и побежала на кухню. Она налила воды из пластиковой бутылки, выпила залпом.

Так. Этим документам на девять месяцев больше, чем ей. Она покрутила головой, налила еще воды, со стаканом в руке вернулась к столу с бумажками. Нет, с документами, поправила она себя.

Лилька уставилась на них, замерла и не дышала. И вдруг вспомнился момент, когда гость Карцевых спросил у Ирины Андреевны, не освоила ли она приманку для людей.

Черт побери, она плохо помнит, что ответила Карцева. То белое вино оказалось слишком хорошим, но очень коварным.

Ее мать работала у Карцевой давно, а если она освоила такую приманку, то…

Лилька снова вскочила и побежала на кухню. Она заливала жажду другого свойства, которую не знала, как утолить. Жажду узнать, что произошло в том феврале, в том сибирском городе.

Она пила и пила воду, казалось, жидкость заполнила ее по самое горло. Она вот-вот утонет в ней. Мысли барахтались, но выныривали. Обрывки фраз, всегдашнее внимание Карцевой, пристальный взгляд, сопровождавший ее всю жизнь. Ко всему этому прибавились знания — она хорошо училась на биофаке. А также опыт — бега и… Костя.

Лилькина рука дернулась, чтобы убрать волосы с лица. Задела пустую бутылку, она свалилась со стола, покатилась. Лилькина нога в красных домашних сабо настигла ее и раздавила. Она посмотрела на плоскую, безвоздушную посудину и уже спокойно пошла в комнату.

Лилька не села за стол. Скрестив руки на груди, она смотрела на разложенные бумажки. Зачем все-таки мать хранила их? Хотела предъявить — кому? Тому красавцу — а это видно по ней, ее дочери, — который повелся на феромоны и одарил мать своим семенем? Лилька нарочито грубо говорила с собой, чтобы неприятными словами принизить то, что произошло.

Конечно, с приманкой Карцевой можно польститься на толстую, некрасивую, если не сказать, уродливую старую тетку. Мать родила ее в сорок три года.

Но как это случилось? Мать украла приманку или сама Карцева дала?

— Дура! Вместо мозгов — мочало в голове! — выругала она себя по-деревенски. Так ругала бабушка свою дочь, ее мать. Лильке было три года, но она помнит.

Да, ее бабушка не такая, как у подруги. Евгения Тимофеевна была профессором. Ага, а ведь она тоже следила за Лилькой и за ее матерью. Так может, они все вместе…

Лильке давно казалось: да все время, сколько она себя помнит, что Ирина Андреевна наблюдает за ней, но теперь поняла — неспроста. Прежде это не тревожило, а грело — вот она какая, мать подруги любит ее почти так, как дочь.

Позднее, когда она ловила на себе пристальные взгляды Ирины Андреевны, начинала испытывать тревогу: почему она следит за ней?

Но теперь, когда узнала, какой силой обладает эта женщина, насторожилась. А нет ли особенной причины в постоянном интересе к ней Карцевой? Лилька, как зверек, подсознательно чувствовала что-то…

Какую-то тайну или… вину? С годами Лилька заметила интересную особенность — чувство вины делает любовь более сильной. Оно подогревает ее.

Одна за другой перед глазами возникали сценки из прошлого, обыденные на первый взгляд. И невзначай сказанные слова.

Она снова увидела Евгению Тимофеевну, бабушку подруги, которая говорила Лилькиной матери, собравшейся в санаторий:

— Марина, есть правила, которые стоит запомнить, — хрипела профессор Березина. Она курила, причем папиросы «Беломор». — Чтобы быть элегантной, а значит, соблазнительной женщиной, причем не для абы кого, а для настоящих мужчин, надо знать кое-что вечное.

— Что, Евгения Тимофеевна? — почтительно спрашивала Марина. Лилька помнит тогдашнее ситцевое платье матери в цветочек. Розоватый фон — из головок клевера. Местами они выцвели, но мать не выбрасывала его на тряпки — дырок-то нет!

— Ты берешь с собой брюки? — интересовалась Евгения Тимофеевна.

— Беру. В Крыму собираюсь погулять, может, вес сброшу, — говорила Марина.

— К брюкам у тебя есть туфли на плоской подошве?

— Есть, но я хотела взять на каблуках. На них повыше буду…

— Слушай, что я тебе говорю. Чем уже брюки, тем ровнее подошва.

— Поняла, — кивала Лилькина мать.

— Отлично. Ты берешь каблуки, это твое право. Но запомни, чем короче юбка, тем ниже каблук. — Евгения Тимофеевна окинула взглядом ее платье. — Оно короткое для таких босоножек.

— Снова поняла, — быстро согласилась Марина.