Жизненный круг - Ирина Кедрова

– Как ты не понимаешь? – кипятилась Люда, – В наше время нельзя легкомысленно относиться к профессии. Либо учись, либо уходи, на твое место придет тот, кто хочет стать специалистом.

– Какое тебе, дело, Людок, до двоечников? – успокаивал Григ. – У них своя голова на плечах. И ваш комитет их не изменит. Общественная работа хороша, когда пользу человеку приносит.

– Она и приносит, – упорствовала Люда.

– Что она тебе принесла? Беготню за прогульщиками? Кому нужны ваши общественные сборы, встречи ветеранов? Вот Анна Васильевна семьей занимается. И дом уютный, и дети умные растут. А если бы вы, Анна Васильевна, по комитетам бегали, вырастили бы дочку такой замечательной?

– Ну, – протянула Анна Васильевна, – не знаю. У каждой женщины свой путь.

Желая прекратить спор, Люда увела Грига на улицу. И там они спорили и мирились, и снова находили предмет спора, и снова искали способ договориться.

Они присматривались, приглядывались, притирались друг к другу. Обижались, разбегались, и возвращались друг к другу, словно завороженные. Друзья не мешали. В техникуме ребята смирились, что Люда выбрала парня на стороне, и, как они полагали, неглупого парня. Девушки из училища долго отстаивали право Тамары на Грига, а поняв, что такого права нет ни у кого, злились, выражая своим видом презрение к Люде и неизменную доброжелательность к Григу. Тамара переключила внимание на Глеба, и настолько преуспела, что они решили пожениться, не дожидаясь восемнадцати лет. Только Женька, внешне спокойный и весело-неугомонный, не находил себе места. Иногда встречал Люду на улице и провожал ее до дома, иногда забегал к ней домой на минутку, спрашивая, нет ли той или иной книги, помогал ее брату с уроками или рассказывал ее отцу о занятиях в аэроклубе. В этой семье он стал своим человеком, знакомым много лет и с любовью привечаемым.

– Что же ты, дочка, к Жене равнодушна? – спрашивала мама.

– Почему равнодушна, мама? Он – мой друг, и все, – прекращала Люда затеянный матерью разговор.

– В том-то и дело, что не все, – не унималась та. – Парень хороший, добрый, надежный.

– Я другого люблю, мама! – обижалась Люда на материнскую непонятливость.

– Да что ты в нем нашла, дочка? Вертлявый какой-то, ненадежный совсем, – убеждала мать. – Разве такого мы мужа хотим для тебя?

– Мама, – снова и снова объясняла дочь, – мне Григ нравится!

– И что за имя такое – Григ? Григорий – я понимаю, это по-русски. А Григ? Тявканье какое-то, а не имя.

– Мама, есть такой композитор – Григ, и вовсе это не тявканье, – защищала Люда перед матерью любимое имя.

– Композитор… Посмотрим, что это за композитор объявился, – недовольно ворчала мать.

В отличие от матери отец ни слова не говорил о выборе дочери, не смотря на то, что Женька ему нравился больше, хотя бы потому, что тот не представлял никакой угрозы его отцовскому самолюбию. Ради Женьки дочь от него не ускользала. Это происходило из-за какого-то Грига. Впрочем, почему из-за какого-то? Отец Грига был начальником городского стройуправления, а значит, высоким руководителем его собственного дела. Породниться с таким человеком было бы неплохо. «Но это дело будущего, – мыслил отец. – Сейчас Людке рано о замужестве думать, техникум надо кончать». Он ей так и сказал:

– Ты, Людок, замуж не торопись. Это в деревне девки в шестнадцать лет бабами становятся, а городская жизнь – другая.

– Что вы все – замуж, да замуж? – возмутилась дочь. – Не собираюсь я. На четвертый курс перейду, тогда об этом думать стану.

А пока шел к завершению второй курс. Уже переписывали студенты экзаменационные билеты, началась подготовка к экзаменам. И Люда была в числе самых ответственных. Правда, мешал апрель, радовавший горожан ранним появлением листвы и припекавшим солнцем. Время от времени наступали холодные дни, быстро сменявшиеся на теплые, заставлявшие прохожих снимать пальто и облачаться в легкие короткие курточки.

Григ заканчивал ПТУ и надеялся, что отец устроит его в инструментальный цех, откуда можно быстро перебраться в конструкторское бюро и, забыв о станках и железках, окунуться в интеллектуально-творческую атмосферу заводской элиты. Он так и говорил:

– Мы войдем в среду белых воротничков, и вы, моя дорогая леди, станете гордиться своим рационализатором. А потом я стану директором завода и, возможно, министром тяжелой промышленности.

– Плох тот генерал, который не хочет стать солдатом, – разбивала Люда его наполеоновские планы легкой иронией, сознательно меняя порядок слов в известной поговорке.

Впрочем, в ее редакции у поговорки тоже был смысл: будущий генерал сегодня должен захотеть стать солдатом. Ей нравилось доходить до сути дела с самого начала, с отправной точки. И в этом она видела большое достоинство своего друга, не замечая его легкого презрения к товарищам, у которых не такие влиятельные отцы и не столь широкие возможности выбора. Без влиятельного отца жил ее старый друг Женька, одержимый мечтой о планерах и самолетах, только Люду его одержимость, как и его любовь, не трогала.

Однажды отец вернулся домой поздно. Так всегда бывало перед сдачей нового дома строгой комиссии, потому никто в семье не придал значения позднему возвращению. Каждый был убежден: жизнь идет по заведенному порядку. Однако утром отец не поднялся с постели: лежал недвижимый. Люда смотрела на отца, пытавшегося разжать губы и выдавить из себя звуки, а потом и вовсе потерявшего сознание, и испытывала состояние ужаса. Ее отец, родной, самый лучший и близкий, нуждался в помощи. Мать в растерянности металась по квартире, искала в домашней аптечке какие-то лекарства, приговаривая: «Да как же это, Колюшка? Что с тобой?». Люда, боясь, что и мать потеряет сознание, то ходила за ней с кружкой воды, то останавливалась у постели отца, надеясь, что тот очнется.

Генка помчался вызывать «скорую помощь». Молодой врач вошел в комнату, глянул на лежащего отца и сказал: «Немедленно в больницу». В больнице мать совершенно растерялась, услышав страшное слово «инсульт». Она склонилась над больничной койкой и ожидала чуда. Вместе с ней ждала чуда и Люда, не могущая смириться с надвигавшейся потерей. Долго мать и дочь сидели рядом с умирающим. Люда вспоминала детские игры, в которых отец всегда оказывался увлекательным заводилой. Мгновениями она даже чувствовала те далекие ощущения, которые возникали у нее, когда он подбрасывал девочку на руках, или бережно поднимал ее, упавшую с санок в снег. Она любила отца всем сердцем, но последние лет десять не говорила ему об этом. «Как же так? – думала Люда. – Не может папа уйти, мне столько надо ему сказать. Вот сейчас он очнется, и я обязательно скажу, как сильно его люблю!». Отец же в сознание не приходил, лежал на мокрой постели и, наверное, испытывал боль и неудобство.

– Надо сменить постельное белье, – прошептала мать.

Люда взглянула на нее и поняла: та не в состоянии даже двинуться. Она нашла сестру-хозяйку и потребовала чистое белье. Вернувшись, принялась перестилать постель, с трудом передвигая тяжелое отцовское тело с одного края кровати на другой. Впервые в жизни девушка увидела голого мужчину, наготу которого застилала пелена слез. Ей казалось неудобным, что мужчина, тело которого безжизненно лежит на кровати, – ее отец, бессознательно обнажившийся перед дочерью. Да разве стоило думать о каких-то условностях в столь трагичную минуту? Уходил из жизни, от нее уходил человек, давший жизнь ей и живший рядом с ней все эти годы. Как остаться без него, не знали ни она, ни потерявшаяся мать.