Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

«Леденец для Петра, уже забыл окаянный, когда в руках держал», – с любовью передала Госпожа, спуская маленький ключик в тайный карман Сахарного. Голубенький домик № 7 обернулся прощальным видением их опаленных затылков. Сахарный и Госпожа дерзко скатились в сторону Трубной улицы, едва не врезавшись, истошно кричали во все горло, далеко не слова искусства. Шуга во славу ощутил себя волной Тёрнера, когда позолоченные сани взмыли, неестественно набирая высоту, в сторону Рождественского бульвара, чтобы проститься с удобством резко склоняющегося переулка.

На рассвете едва дворник проснулся, Шуга нашел старую русскую корзинку, полную свежей, только приготовленной печенки с зеленью в форме аккуратных сердец. Фарфоровый соусник, заправленный сметанным соусом, подпирал стеклянный графин с ледяной окрошкой, а в белых льняных салфетках дымились горячие булочки с корицей и марципаном, при том, что почти каждая булочка таила в себе «острую» карамельку.

«Нелогические яства», – промолвил Сахарный, развернув белоснежную салфетку. Яства томились в позолоченных санях, что нашли свою остановку на Рождественской улице во дворе Богородицы Рождественского монастыря.

Упираясь в храм Иоанна Златоуста, что был осторожно украшен торжествующим зеленым цветом, сани с легкостью остывали от ранее набранной скорости.

Пережив зимнюю русскую ночь, Генриетта очнулась, превозмогая усталость от мистического полета, мягко оголяя свою белую тонкую руку из глубины соболиной муфты, чтобы красиво зевнуть. «С днем святого Валентина!», – поздравила Лиловая Госпожа, утопая на плече Сахарного человека. «Ей, Федор!» – крикнула Фрюштук, глядя в двухэтажный кирпичный дом, что еще в прошлом был окрашен в персиковый цвет. В период российского безверия в этом самом доме располагались обыкновенные коммунальные квартиры, а нынче в окнах прослеживался мертвый сезон – дом был пуст уже не первый десяток лет. Сахарный всколыхнулся, наблюдая за спокойствием святого двора. «Немой, зараза, но исполнительный», – убеждала Генриетта, глядя в окна крошечного чердака, и в дверях подъезда, расположенного в центре постройки, показался преклонного возраста заспанный человек. Таинственный слуга был схож со старым приказчиком из классических пьес, он безразлично влачился, ожидая скорейшего приказания.

«Кофею две чашки. Ах да, и морду льва протри», – без жеста указала Генриетта на позолоченный рисунок разъяренного льва, что украшал обратную сторону саней.

«Перо у вас симпатичное», – промолвил Сахарный, перерезая серебряными приборами сердце из печенки. Еще минуту назад Шуга лихо разложил откидной позолоченный столик, панель которого отражала высокое утреннее небо, она поглощала в свою позолоту еще бессильный солнечный луч.

«То от саксонских королей, так сказать, наследство», – в легкости подчеркнула Фрюштук черту своего головного убора.

Спустя минуту из декорации уже давно нежилого здания выскользнул Федор, принарядившись в белые перчатки, преподнес серебряный кофейник и две крошечные фарфоровые чашечки с серебряными язычками. Услужливо торопясь, он совершил бессмысленный поклон.

«Ну и как вам, друг мой, подобная предметность? Близка ли?», – неторопливо промолвила Госпожа, распоряжаясь щипцами для сахара.

«Обожаю…», – с улыбкой признался Шуга, и их почти общие души наполнились дивным вселенским счастьем. Чувство великого и неподобного Бога охватило их обоих в тот момент, когда колокольня подняла звездную пыль ночи, выбив тяжелые удары, обратила все пространство свое к справедливому могучему звуку. Ворота монастыря еще не открылись, но послушницы вышли в темных одеждах, дабы расчистить снег, звук торжествующих колоколов притекал из других обителей Земляного города, будто и вправду знал, куда он уходит, еще более заглушая немой разговор их слезливых душ.

«Вдруг он остановился…»

Оказавшись неподалеку от земли Элсуэрта, понимает, что Тихий океан где-то рядом.

С придыханием и сбивчивым сердцем тащится по западной Антарктиде, его тело оголено, помазано китовым салом, он в естестве ожидает смертельной шкалы, и не чувствуя холода, легко переживает надуманное им бремя. Подлинность температуры трескает его кожу, но боль не овладевает им, состоянье уязвимости в радиусе его поля отсутствует. «Зачем я здесь? Все это неправда. Разве я могу двигаться, отчего не замерзаю в лед?», – спрашивает он неизвестность, глядя в богатство льда.

«Как мало ты знаешь», – отвечает ему грозящий голос, и он ощутил, как в области затылка тронулся его биологический компас.

«Кто ты?», – тело человека все больше суетится, пытаясь спастись, восстановить ощущение сторон. Ему становится страшно оттого, что так и неизведанная им защита вскоре спадет, и он погибнет в бескрайних льдах.

«Кто ты?». «Я тот, кого ты искал». «Где искал?». «В своем сне».

Я снова спрошу, но мне не ответят, я пройду еще двести метров так четко, и мне не станет помехой здешний природный обычай. Я вспоминаю, что ближайшая научная станция расположена на Шельфовом леднике в градусе Земли Мери Бэрд. Именно там, куда мне никогда не добраться. Я останавливаюсь, и за мной остаются горы Элсуэрта, неизбежно оборачиваюсь, и они уже так далеко, что едва замечаешь их очертания на горизонте. Все, что вокруг меня, заполняется леденящим ветром, я закрываю лицо липкими рваными руками, пытаясь уберечь глаза. Сгибаюсь оттого, что не в силах сопротивляться стихии, весь свет, что просачивается через изгибы моих рук, заливается цветом крепкой синей фиалки, и я понимаю, что начинаю искусственно потеть. Сало медленно тает, стекая ближе к ногам. Я открываю горящее лицо и вижу сквозь перпендикулярную реальность препятствующего моря – темный глубинный океан, мои голые стопы стоят на Шельфовом леднике, я снова оборачиваюсь, понимая, что преодолел время, – позади земля Элсуэрта. «Как я прошел?!», – кричу в неизвестность, но вместо ответа вырастают цветы посреди ледника, их ровно девять, они темно-зеленые со скрытыми бутонами, похожими на тайну вселенной. Под ногами я нахожу охотничий нож. «Дай им волю», – шепчет мне грозящий голос, – «Здесь не их мир». Я ложусь, захватывая нож, и начинаю ползти в сторону цветов, метр за метром, и они уже так близко, что я слегка расслабляюсь, вытягивая руку, но в ответ цветы невозможно жалят меня подобно пчелам из моего детства. Чувствуя запах абрикосов, я вскакиваю, испытывая сложность боли, не зная как прикоснуться к ним, с чего начать, еще терзаясь внутри себя – ощущаю поджатие времени. Испытывая самого себя, я захватываю стебель и тонко надрезаю его по часовой стрелке, сквозь ткань растения прорезаются хлопковые красные нити, цветы мгновенно вылетают из стебля в виде алых бутонов, чтобы переждать заветную секунду. Затем, замирая в рывке, необъяснимо проломив действительность моря, превращаются в птиц и с бешеным криком уносятся в сторону океана. Я вытягиваюсь во весь рост, истошно дышу… Там, где я, необъяснимо рождается тепло южного солнца. Я отдаленно вспоминаю, что осталось еще два цветка. Уже зная, что будет дальше, уверенно нагибаюсь, чтобы совершить надрез, но, проведя по первому стеблю, я не увижу хлопковых нитей, внутри стебля оказывается сухой черный песок. Воспаленно бросаю его, с надеждой надрезаю второй, и по лезвию охотничьего ножа растекается человеческая кровь. Цветок разбухает, образуя кровавую рану, я обнимаю его ладонью, пытаясь перекрыть льющуюся струю, возродить его прежнее единство, но кровь цветка не знает конца, словно сам корень источает процесс кроветворения. «Кто ты? Зачем я здесь!?», – кричу в неизвестность, со злости вырываю цветок, словно ненужный миру сорняк. Через мгновение мне становится жалко его, я сжимаю его в руке, и, приглядевшись в себя, понимаю, что у меня надрезан живот. «Кто ты? Что со мной!? Кто ты?!», – в страхе и неведении отпускаю я свои слова, понимая, что все, что сейчас происходит, это чья-то идея.