Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

Зритель был явно в долгожданном восторге, когда Генриетта отметила, что все свои творческие вечера не обходятся без поэзии, посвященной родине. Так и лилось из ее холодного, чувствительного рта: «Родина моя, я так люблю тебя… И кем бы я ни была и кем бы ты ни являлась мне, мы по-прежнему жмем… жмем и жмем, друг другу наши гордые руки», – последним словом патриотического стиха стало «потом», молчание зависшей реакции, и шквал радостей обрушился на незаконченную поэтическую мысль.

Когда же Генриетта перешла на тематику своей личной жизни, из зала посыпались инициаторы щекотливых вопросов, она размеренно и хладнокровно отвечала на все уготовленное ими, откровенно рассказывая обо всех своих семи мужьях. Констатируя, что все ее сыновья несносные ревностные дадаисты, впрочем, как и ее мужья, именно поэтому она редко проводит с ними свои легендарные часы поэтического чаепития.

Затем посыпались сплошные приглашения и открытые до наготы благодарности – каждый полон энтузиазма стать частью невероятной ночи. На сцену сюрпризом вынесли большой праздничный торт, от увиденного у Шуги всерьез онемели руки. Это был почти настоящий корпус, тех самых часов, что были подарены ему Андреем много лет тому назад, но самым поразительным было то, что их секундная стрелка невероятным образом двигалась. «Господа! Мой знак прощения!», – с необыкновенной страстью заключила Генриетта изо льда, первой надрезая красоту, сотворенную умелым кондитером. «Кому-то сегодня достанется начало стиха „Picasso!“», – фамилию известного миру художника Госпожа Фрюштук прорычала со страстью.

Почти в считанные секунды торт был разрезан ровно на семьсот кусков, а Генриетта все твердила, глядя на девятку старательных карликов, что были одеты в толковые смокинги: «Скорей, мои верные странники, иначе циферблат покажет нам весьма неудобное время!». Она была подобна дьяволице, неустрашимая и притягательная Генриетта бросала зрителям свою силу, в знак своей природной могущественности. Ее указательный длинный палец обличал ее неудержимую любовь к власти, он был тонким и абсолютно прямым, что подтверждало отсутствие слабостей и сомнений в ее душе. Она украшала себя всего одним кольцом, центральным камнем которого был обсидиан, окруженный черными и белыми бриллиантами огранки бриолет.

Шуга изрядно утомился обществом, захотев аккуратно уйти, он забудет о целях, но ускоряющая обстоятельство фраза разобьет его намеченное действие. «Господа среди нас победитель!», – словно приказывая, заявит Генриетта, вытягивая свой указательный перст, и ее большие зеленые глаза покорят спящее сердце Сахарного. Через мгновение карлики окружат озадаченного Шугу, с чувством любви умоляя спуститься на сцену. «Простите, но я не играю…», – в сомнении оправдывался Сахарный, все верно спускаясь к незнакомке. Генриетта вожделенно пылала, охватывая собой все сценическое пространство, сделанное по типу древнего римского театра. «Вымысел…», – стукнуло в голову Сахарного в тот момент, когда незнакомка прикоснулась к его щеке, затягивая в свой аккуратный жест. «Выбирайте же, мой милый друг», – поторопила Генриетта, глядя на разрезанный торт. Шуга не стал задумываться о порядке вещей и буквально вслепую сделал свою сладкую ставку. «Он прав!», – прорычала Фрюштук, оглашая приговор, и присутствующий однообразный мужской бомонд кинулся в аплодисменты. Все действительно сложилось должным образом, в выбранном наугад куске была найдена крошечная записочка, в которой мельчайшим шрифтом можно было прочесть начало стиха «Picasso». Генриетта сняла кольцо, и сочно всмотревшись в лицо Сахарного, промолвила: «Поцелуйте». Шуга не впал в стеснение, он уверенно захватил ее чувствительный овал лица, подарив хозяйке сахарное и довольно детальное впечатление. Через минуту зрители ринутся к овальному столу, на котором уже дожидались своего аппетитного часа все шестьсот девяносто девять кусочков, а тем временем в небе закончила свой цикл рождения новая планетарная туманность, существенно изменив явление ветра и пыли.

«Люблю трефовых королей», – с чувством толка заявит Генриетта, погружаясь в свое высокое отделанное позолоченными вензелями лиловое кресло, в то время как ее философичный гость займет любезную позицию в темно-зеленом бархатном. Вся комната была разбита на два торжествующих цвета, не считая легкого пастельного полутона, что сшивал между собой две противоположности. Темные позолоченные вещи служили богатым украшением ее необычного кабинета – без лишнего, но весьма насыщенно и колоритно. Неожиданно в комнату вбежал темный пес, и Генриетта сдвинула на кольце центральный камень, утомленно слизнув кончиком языка его загадочное содержание. «Капор, возвращайся в дом», – прикажет Генриетта, раскрыв настежь своим уверенным словом зимнее окно, полное русской вьюги и человеческой тоски. Черный пес облачится в поводья, бросившись в пространство горящего ночного спутника, и звезды усилят свою небесную пульсацию, провожая своего верного друга в путь.

«Фокус», – прошепчет Сахарный, ожидая наступления.

«Любимый парадокс и довольно отвратительное привыкание. Придет время, и вы, мой друг, расплодите „физалис франше“ на углу своего любимого мраморного дома, мечтая подвести девочку с чистыми зелеными глазами до угла Grosvenor Square. Станете любить „Карт-бланш“, носить шерстяной плед на своих благородных плечах и по-прежнему настраивать себя сизыми фонариками», – едва закончив, Генриетта ослепила его пристальным взглядом.

– Так за что вы любите трефовых королей? – успокоительно и медленно поинтересовался Сахарный.

– За их существо… Они приходят в мир, чтобы принести в него любовь к дружбе. «Мой друг» – из ваших уст звучит как-то надежней. – И она тепло улыбнулась, проникая в его сильную душу.

– Я хотел бы прочесть свой выигрыш.

Генриетта поднялась с кресла, выдерживая умелую паузу шагов. Пересекая комнату, она сдернула шелковый слой со своего шифонового платья, украшенного серебряными языками, а после и вовсе выдернет однотонную юбку, и в прозрачности легкого черного капрона ее ноги сделаются оголенными. Да, это были те самые тонкие белые ноги, что снились Сахарному в его недавнем сновидении, они белели сквозь мутноватый капрон чулка, перерезая себя черной вертикальной полосой. Генриетта небрежно оставила уже лишнюю ткань на лиловом паласе, медленно влачась в подвязанных на бедрах черных кружевах. Глядя на стройность и красоту ног, Шуга вымолвил: «Месть женщины».

– Согласна… Люблю Чехова, – едва касаясь гостя, упомянет Генриетта, подавая ему непростую лупу на позолоченной ножке. Сахарный достанет свой выигрыш ночи – крошечную записочку, уже припрятанную в кармане брюк и неспешно зачитает следующий текст:

Она говорит: «спасибо», – даже если ты ничего не приносишь,

Как дух пыльного шкафа – прелестных танцовщиц.

Грязь воротника разбитого в совесть усталого клерка,

«Мальчик с трубкой в руке» – измена сопротивленью.

«Поменялись пажи» – движение это – красная книга.

Суммарный IQ пластмассы отвергает рецепты печенья.

Безупречность есть ноготь в оправе, как хороший тон шейных наездниц,

В зале суда распят прецедент, вот так растущие без присмотра.