Я очень хочу жить. Мой личный опыт - Дарья Донцова

– Ты кто?

– Донцова, – пролепетала я.

– Не, мужчина или женщина?

– Вроде женщина.

– О, хорошо, – заявил дедулька, – хоть перед смертью на голую бабу полюбуюсь.

Вымолвив эту фразу, он закрыл глаза и мгновенно заснул. Тут только я сообразила, что мы оба без одежды.

Дедулька был очень забавный. Проснувшись в очередной раз, он поинтересовался:

– Ты матерные анекдоты знаешь?

– Ну, не слишком много, – пробормотала я, – так, штук двадцать.

– Начинай, – велел старик, – поржем перед смертью.

– Вообще-то я не собираюсь умирать, – на всякий случай сообщила я, – совершенно не хочется.

– А кто тебя спросит? – фыркнул старичок. – Ну, давай сам заведу…

Дедулька оказался просто кладезем скабрезных историй. Я, не большая любительница генитального юмора, чуть не рыдала от смеха. Лежавшая у окна женщина молчала, поджав губы, потом начала тоненько подхихикивать. Я вспомнила годы, проведенные в «Вечерке», тоже стала выдавать истории. А хихикающая тетка принялась петь частушки, самым приличным словом в которых было «жопа». Не знаю, отчего нам все это казалось дико веселым, но в конце концов в палате появился врач и сказал:

– Ну что, Евдокимов, опять безобразничаешь?

– Да мы просто поем, – сообщил старик, – помирать, так с музыкой.

Реаниматолог хмыкнул:

– Ну вы-то все точно не помрете! Подобрались три сапога пара. У одной желудка нет, у другой шов через всю грудь и спину, а Евдокимов…

– Чего Евдокимов? – перебил его дед. – Сюда же ни радио, ни телика нельзя, вот и веселимся.

Доктор покачал головой и ушел, а мы продолжили веселиться, припоминая различные истории. Утром женщину, лежавшую у окна, перевели в обычную палату. Когда ее провозили мимо меня, она сказала:

– Вообще-то я в школе преподаю русский язык и литературу, ты не подумай, что забулдыга какая-то. Частушки в деревне узнала, дом у меня там.

– Классно, – прокряхтел дед, – приходи в гости.

Тетку довезли до порога, и она внезапно крикнула:

– Эй, ребята!

– Чего? – отозвались мы с дедом хором.

– Никогда я так не веселилась, как в реанимации, – сообщила учительница. – И ведь не болит ничего.

– Смех рак губит, – резюмировал Евдокимов. – Серьезных людей сжирает дотла, а тех, что с юмором, боится. Точно знаю!

И я почему-то мгновенно ему поверила.

Через день из послеоперационной палаты ушел и веселый дедуля. Я не знала, в каком отделении он лежит, и больше, находясь в клинике, его не видела.

Прошли годы, я, став писательницей Дарьей Донцовой, приехала для встречи с читателями в свой любимый книжный магазин «Молодая гвардия» на Полянке. Народа, как всегда, было очень много, три часа я исправно отвечала на вопросы, раздавала автографы. А потом заметила, что неподалеку стоит стройный симпатичный мужчина примерно моего возраста, ну, может, чуть моложе, который молча, очень внимательно наблюдает за мной.

Когда очередь желавших получить мою подпись иссякла, он приблизился ко мне и как-то странно для незнакомого поздоровался:

– Привет!

– Привет, – осторожно откликнулась я.

Иногда в толпе попадаются психически больные люди. Один раз меня чуть не избил мужик, которого бросила жена. Он отчего-то посчитал, что в их разводе виновата я, и явился надавать подлой писательнице оплеух.

– Не узнаешь? – поинтересовался посетитель.

– Простите, нет.

– Евдокимов, – представился незнакомец. – Мы с тобой вместе в реанимации лежали, анекдоты травили.

Я ахнула:

– Вы живы!

– А че мне сделается? – пожал он плечами. – Говорил же тебе, рак смеха боится.

– Но вы же в реанимации выглядели, как старик, на все девяносто, а сейчас вам от силы пятьдесят дать можно! – вырвалось у меня.

Евдокимов захохотал.

– Точно, мне полтинник. Впрочем, тебя я тоже за старуху в больнице принял. Выглядела ты волшебно – бабулька лет ста. Я еще подумал, во старушонка юморная попалась. Реанимация никого не красит. Я ведь специально сюда пришел, когда сообразил, что Дарья Донцова – это ты. Жена твои книги читает и прямо фанатеет. Так вот, я приехал сообщить: все будет хорошо, нас так просто не убить!

Пару секунд мы смотрели друг на друга, потом бросились обниматься.

Но я отвлеклась…

Оклемавшись после операции и встав на ноги, я поспешила к телефону, чтобы поблагодарить Кучеренко. Приготовилась сказать ему много хороших слов. Отлично помнила, как перед отъездом в больницу робко попросила Володю:

– Навести меня разочек в клинике.

– Я непременно приеду и постою около тебя во время операции, – сказал Кучеренко.

Честно говоря, я подумала, что он не выполнит обещания, он очень занятой человек – у него студенты, пациенты, семья. Но Володя приехал, бросив все дела, в больницу, чтобы держать меня, трусиху, за руку!

Трубку сняла мать Кучеренко и спокойно сообщила:

– Сына нет в Москве, две недели назад он уехал отдыхать в Таиланд.

– Когда он отправился в Таиланд? – ошарашенно переспросила я.

– Ну, если точно, пятнадцать дней назад укатил.

– И он не прилетал тринадцатого числа? – оторопела я.

– Нет, конечно, – засмеялась собеседница. – Зачем?

Я повесила трубку. Значит, во время операции рядом со мной был фантом? Ну да, на улице стояла тридцатиградусная жара, а психотерапевт появился в операционной в красной шерстяной рубашке. Я могла бы раньше сообразить, что он не настоящий. Кучеренко великолепный гипнотизер, и проделать такой фокус ему раз плюнуть.

На вторую операцию удаления доброкачественной опухоли в груди я отправилась, ощущая себя бывалым бойцом. Правда, на всякий случай попросила медсестру Ниночку нарисовать еще один цветочек на ноге.

Вмешательство проходило под местным наркозом, боли я не чувствовала никакой. Мысли слегка путались, меня клонило в сон, но звуки я воспринимала хорошо. Странно, но я не слышала голоса Игоря Анатольевича. Может, он молчал? Сначала раздавалось тихое звяканье, шуршание, потом за небольшую ширмочку, которой перед операцией отгородили мою голову, заглянул некто в шапочке и маске.

– Как дела? Агриппина Аркадьевна, подайте гудок.

– Дзынь-дзынь, – произнесла я.

– Это звонок, – засмеялся некто и пропал.

Через некоторое время до моего слуха долетело мелодичное сопрано:

– Тань, ты как огурчики солишь?

– В пакете, – ответило густое меццо-сопрано.