Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Перед отъездом в Болгарию я хотела попрощаться с людьми, которых, вероятно, никогда больше не увижу. В том числе с Лео Давидсоном, маминым двоюродным братом. С ним и его семьей мы не раз праздновали седер у тети Греты, хотя в остальном контактировали нечасто. С детства я помнила полноватого невысокого мужчину, отпускавшего банальные шуточки.

В молодости Лео, говорят, был весьма склонен к авантюризму, из тех парней, что носили набекрень шляпу-канотье. Но однажды мелким забавным приключениям настал конец. Он обручился с дурнушкой Гертруд Кон, дочерью очень богатого банкира. Незадолго до их свадьбы ее отец потерпел мошенническое банкротство и пустил себе пулю в лоб. Гертруд хотела сразу же вернуть Лео кольцо, но он отказался. “Человек для меня остается человеком, а ты еще и в беде, – так он якобы сказал, – я еврей и не толкну человека в пропасть”. Они поженились, и он получил небогатую, зато на редкость умную и дельную жену. Вместе с ним она постаралась создать оптовую фирму, торгующую бархатными тканями, и на этом они разбогатели.

Теперь Лео уже овдовел. Дочь его жила в Париже. А он съехался с двумя своими сестрами из Восточной Пруссии, которые вели ему хозяйство. В их прекрасную квартиру на Литценбургер-штрассе я попала впервые.

Горничная попросила меня подождать в чудесной передней. Я все внимательно рассмотрела: справа и слева небольшие комнатки, отделенные бархатными портьерами, гардеробные. Я принялась мерить шагами это на редкость уютное помещение. “Если уцелею, – думала я, – обязательно построю себе большую виллу с точно такой же передней”. Затем появился дядя Лео.

– Ты ходишь без звезды? – первым делом спросил он, толком не поздоровавшись. Он был явно возмущен.

– Да, хочу попытаться уцелеть. Я пришла попрощаться. Зайду еще к Рехе Франкенштайн, – ответила я. Реха была любимой кузиной моей мамы и ее ближайшей наперсницей.

– В этом нет нужды. На прошлой неделе ее увезли, – горько сказал он. Пенсне на носу дрожало. Лео отчаянно злился, что я явилась без звезды. – Ты некстати, – резко продолжал он, – у нас нет времени. Сестры готовятся к депортации, которой мы ожидаем в ближайшее время.

– Извините. Я вас долго не задержу. Просто хотела сказать до свидания.

– Ты что же, решила не ехать, когда тебя вызовут?

– Мне хочется выжить.

– Но если тебя поймают… знаешь, что они с тобой сделают?

– Что?

– Депортируют прямиком на Восток.

– Вот этого я и хочу избежать.

В этот миг он осознал, что логический круг замкнулся. И сказал, уже мягче, просто от смущения:

– Свое семидесятилетие я отпраздную бог весть где в Польше. – Последовала долгая пауза, он подыскивал слова: – Нет, “отпраздную” не то слово. Отмечу. – И напоследок процитировал “Пиркей авот”, “Поучения отцов”: – Не отделяйся от общины.

В проповеди я сейчас нуждалась меньше всего.

– Передай привет тетушкам, и пусть все у тебя будет хорошо, – сказала я, – до свидания.

Я обрадовалась, когда закрыла за собой дверь.

И тут на меня, как бродячая собака, накинулась одна мысль. Дядя Лео – человек очень обеспеченный: в могилу он свое состояние забрать не может. А мне сотня марок очень бы пригодилась. Но гордость не позволяла мне просить денег.

Пока я спускалась по лестнице, дверь наверху открылась еще раз. Громко и отчетливо Лео, который в передней говорил со мной шепотом, окликнул:

– Эй, мне нужно еще кое-что тебе сказать, вернись.

Я быстро взбежала наверх.

– Может быть, ты все-таки выбрала правильный путь, – сказал он, когда я очутилась перед ним. – Если уцелеешь и встретишь мою дочь Хильду, пожалуйста, передай ей от меня привет. Пусть она знает, что моя последняя мысль будет о ней. Я умру со Шма на устах и с мыслью о ней. – С этими словами он окончательно захлопнул дверь.

Совершенно другой настрой я застала у врача Хелены Гутхерц. Вместе с мужем Давидом, юристом из Австрии, она жила на Аугсбургер-штрассе. Когда я рассказала, что сбежала от ареста, оба возликовали.

– Мари, завари чай, только приличный, для особых случаев. Произошло большое радостное событие! – крикнула Хелена Гутхерц на кухню.

Оба просто не знали, куда деваться от радости. В конце концов решили подарить мне картину, написанную кем-то из их друзей: зеленые кони на лугу. Я сочла эту идею не слишком удачной и сказала:

– У меня нет крыши над головой, куда я ее дену?

Тогда они решили отдать мне мебель из столовой. Совершенно нелепая ситуация.

– Мы купили ее, превысив свои возможности, денег у нас было немного, – сказала Хелена Гутхерц. А ее муж открыл дверцу буфета и постучал по ней:

– Послушайте, какое прочное, хорошее дерево!

Я согласилась, что качество первоклассное, но постаралась объяснить, что мне эта мебель ни к чему. Куда ее девать?

После сердечных объятий, пожеланий счастья и благословений мы наконец распрощались. В них обоих не было ни капли ненависти, зависти, агрессивности, однако, выйдя на улицу, я почувствовала облегчение. Борьба против дареной мебели была до ужаса нелепой.

Мне предстояло убить еще не один час, и я присела отдохнуть в павильончике на трамвайной остановке. И там мне пришла в голову мысль, поразившая меня саму: что-то закончилось. Это были мои последние визиты к еврейским родственникам и друзьям. Я ступила на совсем другой путь.

Последняя встреча с Эрнстом Вольфом в августе 1942 года была ужасной. Его семья тоже получила “списки”. За несколько дней до депортации в эти списки надлежало внести все свое имущество. Я уже слышать не могла это слово – “списки”. И едва выдерживала страх перед грозящими новыми злодеяниями и всю эту странно деловитую атмосферу вокруг.

Эрнст питал слабость ко всему военному. И рассказал мне, что велел дома раздвинуть огромный обеденный стол, за которым обычно праздновали седер. На нем укладывали в рюкзаки вещи его родителей, тетки и сестры Теи. Там же он устраивал старикам-родственникам тренировки: “Надеть рюкзаки!”, “Снять рюкзаки!” – и так далее. Рассказывая, он использовал жуткое слово, говорил о “путешествии”, которое им всем предстоит. “Путешествие” – так он это называл.

Мы оба испытывали огромное напряжение. В смертельном страхе я шла с ним по Мемхард– и Мюнцштрассе. Он – с еврейской звездой, я, конечно, без нее. Это ужасно меня мучило.

– Кто из нас выбрал лучший путь, кто пойдет к жизни, а кто нет, выяснится позднее, придется подождать, – сказал он.

Я не стала снова повторять свои аргументы. И все же он, подняв вверх палец, напутствовал меня еще несколькими нравоучениями: я, мол, из хорошей еврейской семьи и не должна забываться. “Ну хватит, – решила я, – не желаю больше этого слушать”.

Шли мы к его кузену Херберту Кёбнеру. Бывший директор стоматологической клиники успел переквалифицироваться и занялся подделкой документов. Эрнст Вольф хотел нас познакомить.