Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

Расставаться очень не хотелось, но Хелен — офицер, и надо незамедлительно выполнять приказ. Несмотря на то что я хорохорился, скрыть слабость, которая продолжала терзать тело после аварии, я не сумел.

Хелен лично расстелила постель в своей уютной спаленке, уложила меня в кровать, пожелала доброй ночи, словно трехлетнего мальчугана, поцеловала в щечку (хорошо, что не в лоб!) и ушла. Когда за окном стих звук автомобильного мотора, я мгновенно провалился в глубокий черный сон без всяких сновидений.

«Кипит в тебе бельчонка кровь, есть взлет, бельчонок, есть любовь!» Когда я пробудился, в голове у меня крутились именно эти строчки из той самой сказки в стихах, которую я читал для Хелен на Рождество.

В горах стояло великолепное утро. Вид из окна впечатлял своими холмистыми зелеными просторами.

Отец Хелен оказался мировым мужиком. Девушка из фирмы образцово прислуживала нам.

Мы пили вначале родниковую воду, затем кофе, а ближе к полудню снова перешли на баварский коньяк, которого у отца Хелен было, похоже, вдоволь. Праздничного торта оставалось еще много, а другой закуски нам не требовалось. Впрочем, когда девушка пожарила и подала к столу великолепные яйца и аппетитные охотничьи колбаски, мы приняли их восторженно.

Уплетая закуску, я не забывал интересоваться творчеством Эрика фон Горна. Неужели Геринг в самом деле хочет заполучить одну из его акварельных картин?

— Не только Геринг, молодой человек, но сам Гитлер ждет от меня такого подарка, а я, дурак, верю предсказаниям и упрямлюсь.

Художник, решительно отставив наперсток с коньяком в сторону, повел меня наверх по узкой винтовой лестнице. Мы очутились в уютном мезонине, выполненном явно во французском стиле.

Здесь фон Горн устроил что-то вроде выставочного собрания своих лучших картин. У меня глаза разбежались от обилия сюжетов и глубины впечатляющих красок.

В основном попадались пейзажи. Портретов практически не было, а те, которые встречались, заметно проигрывали пейзажам. Похоже, мастеру больше всего удавалось именно изображение первозданной природы с отдельными вкраплениями, свидетельствующими о присутствии человека.

Особенно меня впечатлила одна акварель с горным пейзажем и замком, парящим ввысь на его фоне. Белоснежный замок был слегка размыт, словно только что проступил сквозь сырой утренний воздух. Его тонкие зубчатые башенки шеями белых лебедей умилительно тянулись вверх на фоне лесистых крутых холмов и пепельного грозового неба.

Эрик охотно поведал мне, что на картине он изобразил Нойшванштайн, что означает «Новый лебединый камень». Романтический замок баварского короля Людвига Второго был построен на высоком каменном плато в последней четверти девятнадцатого века.

Внезапная смерть короля остановила строительство. Задуманная Людвигом главная башня высотой девяносто метров с просторным залом и церковью должна была возвышаться над всеми строениями, но мечте не суждено было сбыться. Башня осталась лишь в проекте, так же как и просторная терраса с купальней.

Сам не зная почему, я вдруг предположил, что именно акварель с изображением замка Нойшванштайн приглянулась Адольфу Гитлеру. Выдвинутое наобум предположение оказалось верным.

Эрик кисло улыбнулся и неохотно кивнул.

— Угадали! Адольф действовал через посредника, но я сразу понял, что акварелью заинтересовался именно он. Знаете ли, герр Валерий, мир полнится слухами благодаря неустанной заботе добрых людей. Они, похоже, готовы шептать, шептать, шептать, не зная отдыха, сна и перерывов на обед.

В тот момент у меня сработала интуиция. Я не знал тогда и узнал лишь много позже о том, что Гитлер питал какую-то странную мистическую любовь к этому удивительному замку, украшенному мраморными лестницами и лазуритовыми колоннами.

Замок в самом деле выглядел замечательно. В свое время именно он вдохновил Петра Чайковского на его «Лебединое озеро». Именно здесь после прихода гитлеровцев к власти проводились грандиозные праздничные концерты в честь Рихарда Вагнера.

Гитлер, похоже, планировал устроить в замке личную коллекцию, по крайней мере именно сюда свозились украденные картины, драгоценности и мебель, которые предназначались для фюрера. Здесь, по слухам, хранились также значительные запасы золота, которые после поражения Гитлера в войне были якобы утоплены в близлежащем озере Алат.

— Почему вы отказались?

— Мне было предложено какое-то неимоверное количество рейхсмарок за нее, но что для меня значат деньги? Картина, которую вы видите, имеет удивительное свойство. Она словно дышит и вдохновляет меня на новые подвиги. Особенно я почувствовал ее дыхание после смерти моей незабвенной Эльзы.

Художник умолк и заметно помрачнел. Я тактично не стал больше задавать никаких вопросов.

Мы спустились вниз и продолжили светский разговор о всяких пустяках. Коньяк по-прежнему был великолепен. Он разогревал душу, и ближе к вечеру я почувствовал себя совершенно здоровым. Эрик как будто прочитал мое состояние, которое, впрочем, без труда можно было угадать по моим заметно повеселевшим глазам.

— Валерий, послушайте, Хелен уехала вместе с Гофманом на его машине, «хорьх» она оставила вам. Вы можете ехать. Девушка из фирмы отдаст вам ключи, и, ради бога, будьте осторожны. Проверьте тормоза, прежде чем гнать сломя голову!

В самом деле, девушка, вежливо присев в реверансе, с милой улыбкой передала мне ключи. Я повернулся к Эрику.

Мы крепко обнялись на прощание если не как родственники, то уж точно, как закадычные друзья. Через пять минут я ехал обратно по серпантину в сторону Дрездена.

Проезжая мимо того места, с которого мой автомобиль сорвался ночью, я снова, в который раз, убедился, что мне крупно везет не только в воздухе. Косогор почти отвесно уходил вниз, и если бы не поваленное бурей дерево, которое своими развесистыми мощными заскорузлыми корнями остановило взлетевший ввысь автомобиль, я вряд ли встретил бы сегодняшний рассвет.

Без приключений я добрался до своего особняка в пригороде Берлина. Усталый, разбитый, в общем никакой, я хотел только одного — спать.

Ни горничной, ни садовника Гельмута в доме не было. Я сварганил себе шикарную ванну с чешской лечебной солью, с наслаждением принял ее, затем завалился в кровать, а рано утром меня разбудил великолепно вышколенный адъютант Геринга.

Он забрал кабриолет «хорьх», на котором я приехал. Ругая немецкую педантичность, я снова завалился в постель, но едва лишь снова погрузился в сладкую негу, как прибыли гестаповцы и арестовали меня.

Нобль раскрыл кражу в особо крупных размерах. Оказывается, по его версии, я, прежде чем уехать, тайно снял картину «Замок Нойшванштайн» со стены в мезонине и поместил ее в багажник «хорьха».

Повязку с уха Нобля сняли, без нее он перестал быть похожим на клоуна, выглядел гораздо респектабельнее, но обвинения, выдвинутые против меня на этот раз, по-прежнему напоминали клоунаду. Я сидел, весь помятый после вчерашнего происшествия на дороге, и чувствовал только одно — невероятную злобу.