Общество Джейн Остен - Натали Дженнер

Доктор вскинул голову:

– Кажется, я знаю, кто нам поможет.

Олтон, Хэмпшир.

15 ноября 1945 года

Эндрю Форрестер заперся у себя в кабинете. На столе перед ним лежало завещание Джеймса Эдварда Найта.

Он почувствовал, что его вот-вот стошнит. Франсес Найт, женщина, которую он любил и потерял много лет назад по вине этого человека, вот-вот должна была лишиться всего, что имела.

Утром прикованный к постели Джеймс Эдвард Найт вызвал его в свой кабинет, покинуть который ему было не суждено. За все те годы, что Эндрю был его поверенным, в беседах с ним имя Франсес звучало крайне редко. Им было проще сотрудничать, не вспоминая о прошлом.

Но в тот раз мистер Найт наконец заговорил о дочери.

– У Франсес не хватит ума, чтобы вести дела.

Эндрю сделал вид, что внимательно слушает, но сомневался в том, что это правда. Франсес и в самом деле была слегка застенчивой и уступчивой, но отлично знала цену усадьбы и всего их имущества. Также он знал, что все ее решения, принятые ради сокращения расходов на содержание поместья, порой в ущерб самой себе, были разумными.

– Сэр, ваша дочь очень заботится о вас и вашем имении, – возразил Эндрю, подозревая, что дальнейший разговор обещает быть не из приятных.

Джеймс Найт отрицательно покачал головой.

– Кто знает, что там у нее за заботы. Я – точно нет. Она даже не справилась со своей единственной обязанностью: жениться и родить наследников.

Эндрю ощутил, как внутри разгорается знакомое чувство гнева, и закусил губу, зная, что Джеймс Найт был виновником любовных неудач дочери. Он никогда еще не встречал лицемера, подобного этому умирающему старику.

Джеймс Найт сел в постели, и Эндрю поправил его подушки, а затем сел на стул, предназначавшийся для нечастых посетителей.

– Передай мне бумагу, – потребовал старик, – и приведи медсестру доктора Грея. Она уже должна ждать внизу, чтобы приготовить для меня ванну. И подвинь поближе стол, что в углу, он мне понадобится.

Эндрю помедлил, но сделал так, как просил Найт, и, стиснув зубы спустился этажом ниже, где в дверях уже ждала Хэрриет Пэкхем, изучавшая гостевую книгу, что лежала на маленьком столике.

Он всегда недолюбливал ее, подозревая, что она часто сует нос не в свое дело. Но хороших медсестер не привлекала работа в Чотоне, где была всего сотня домов и нечего было купить. Хэрриет, по крайней мере, родилась здесь, ее знали во всей округе, и она всегда была рядом, когда кому-то требовалась помощь.

Когда они поднялись в спальню, Джеймс Найт поднял руку, в которой был лист бумаги.

– Мне нужно, чтобы вы оба засвидетельствовали мою подпись. Не потерплю никаких вопросов ни о его содержании, ни о здравии моего рассудка. Я полностью подтверждаю все написанное и больше не хочу ничего слышать, вы меня поняли?

Он положил завещание на столик из красного дерева и подписал его витиеватым росчерком. Эндрю медленно подошел к постели и расписался на листе, затем жестом пригласил Хэрриет сделать то же самое.

– Итак, с этим покончено. Наконец-то. Может, теперь у поместья и коттеджа будет шанс. Когда я умру, ни один турист-америкашка не сунет сюда свой нос, а довериться моей дочери значило бы обратное.

Джеймс Найт бросил взгляд на мисс Пэкхем, затем на Эндрю: лицо последнего омрачилось.

– Теперь возьми его и держи под замком, ясно? Как мой поверенный ты обязан хранить его содержание в тайне.

Эндрю вздохнул. Ему уже был знаком горький вкус поражения.

Оказавшись наедине с собой, в стенах своего кабинета, Эндрю смотрел на новое завещание. В шкафу хранилось другое, написанное почти полвека назад, в 1896‐м, когда приняли новый закон о посмертных выплатах. В нем все имение завещалось старшему из живущих наследников – тогда им был только что родившийся Сесил, брат Франсес, погибший на охоте в тридцать с небольшим лет. Имение должно было перейти к Франсес, родившейся двумя годами позже. Такова была традиция, так наследники Найтов вступали в свои права уже несколько поколений, и чтобы сохранить их за семейством, порой отцы все завещали дочерям, а не какому-то дальнему родственнику-мужчине.

Все родственники семейства знали о существовании лишь старого завещания. Теперь, по воле этого желчного упрямца, всему настанет конец.

Да, такова была она: его родная дочь ничего не получит за годы одиночества, забот и непростительный грех бездетности.

Эндрю встал из-за стола, с ужасом думая о предстоящем разговоре с Франсес. Впрочем, все это уже было.

Им обоим уже были знакомы слова, полные горького разочарования.

Чотон, Хэмпшир.

14 декабря 1945 года

Прошли недели с тех пор, как доктор Грей в последний раз был у Аделины. Он не считал нужным навещать ее – теперь она сама могла о себе позаботиться. Также ему не хотелось снова оказаться в неловком положении, выполняя ее очередную неуместную просьбу. Шансы на то, что утихнет ее гнев, в последнее время нацеленный на него, и она наконец ступит на путь к смирению, были тем выше, чем реже он будет видеться с ней.

Было темное, зимнее утро пятницы, и сестра Пэкхем принесла ему небольшой конверт. Распечатав его, он извлек поздравительную открытку, пробежал ее глазами, затем встал. Засовывая открытку в левый карман пиджака, одновременно он пытался как можно более непринужденно извлечь небольшой сверток из ящика стола под бдительным взглядом Хэрриет.

– Мисс Пэкхем, сегодня я выйду на обход чуть раньше обыкновенного.

Она с интересом смотрела на доктора. Несмотря на то, что она работала с достаточным усердием и внимательностью, он всегда был с ней холоден. В минуты, подобные этой, он ощущал за спиной чужие взгляды и сплетни, подозревая, что она приложила немало усилий к их распространению.

Поэтому он не сказал ей, куда направляется, в слабой надежде, что она не узнала почерк на конверте.

Взяв плащ и шляпу с вешалки, он вышел прочь, не успев услышать от нее ни слова, ни намека.

Снег чуть припорошил крыши и поля – ровно настолько, чтобы проникнуться духом грядущего Рождества, первого мирного за эти годы. Доктор знал, что для всех, кто терял близких и недоедал в эти годы, даже праздники были гнетущими. Но неизменной оставалась служба в сочельник, проходившая в приходской церквушке Святого Николая, украшенной еловыми веточками и плющом, и он надеялся, что в этот раз Франсес Найт вновь угостит всех желающих глинтвейном и жареными каштанами. Так проходило традиционное празднование Рождества в Чотоне. Быть может, и Джейн Остен когда-то так же отмечала его у Найтов – доктор вдруг понял, что ему пришлась по душе идея Адама.

Открыв калитку Гроверов, он заметил, что верхняя петля разболтана, решил, что надо будет распорядиться, чтобы ее починили. Шагая к дому по покрытой инеем дорожке, он видел пустые грядки, где росли томаты и дельфинии, плетеные стойки для горошка, теперь пустые, казавшиеся позабытыми. Пару раз постучав в дверь, он подождал, пока в прихожей не зажегся свет, рассеявший темноту декабрьского утра. Ему открыли.