Приговор - Кага Отохико

Пятница, поздно вечером

Целый день читал. В японской комнате. За исключением спортивного часа, всё время просидел с книгой, читал, конспектировал, размышлял, издавая всякие дурацкие возгласы типа: «Да ну?», «Какого чёрта!», «Вот тебе на!» Ну и разные другие, которые не для твоего слуха.

Здесь невольно начинаешь разговаривать сам с собой. Возникает привычка высказывать вслух всё, что приходит в голову. Никто не удивляется, когда ты разговариваешь сам с собой, к тому же одиночество переносится легче, если ты как бы сразу в нескольких лицах.

Да-а, небось, думаешь, какой же нытик этот Такэо? Наверняка думаешь! Иногда мне жаль, что я не слышу никаких голосов, ну, как те больные, которых ты изучаешь для своей дипломной работы. Вот было бы здорово! Стоит только пожелать — услышу твой голос, тут же отвечу. Во всяком случае, не надо говорить вслух с самим собой.

Сейчас вдруг услышал, что визжит радио. В моей камере оно выключено, но в соседних орёт в полную силу. Раньше я от этого страдал невыносимо. Теперь просто стараюсь не слушать. И действительно, каким-то чудом удаётся ничего не слышать.

Суббота, вечером

За окном каркает ворона. У нас во внутреннем дворике — несколько гималайских криптомерий, так она облюбовала себе высохшую голую верхушку самого большого дерева, прилетает на неё и начинает надрываться: «Посмотрите, как я высоко! Выше всех! Кар-кар!» Каркая, она по-дурацки дёргает хвостом, выпячивает грудь, выпендривается дальше некуда. Такая забавная! Будь я вороной, мне бы, наверное, тоже захотелось устроиться на том дереве…

В июне — традиционное перемещение, по этому случаю поднял циновки и сделал генеральную уборку. Хорошо ещё, что вещей мало, не то что зимой.

В этой комнате я жил уже много раз, сроднился с нею. Впрочем, я перебывал почти во всех комнатах, как и прочие старожилы, так что, в сущности, мне всё равно, куда меня переведут. Только бы по соседству не оказалось злостного болтуна и сплетника. Хорошо бы, конечно, рядом со мной снова поселили поэта К…

Воскресенье, утром

Перечитал законченный вчера текст для «Мечтаний», кое-что поправил, выпил кофе, сейчас смотрю правым глазом на серое небо и гадаю — пойдёт дождь или нет.

Понедельник, ближе к полудню

С утра льёт дождь, темно как вечером. Дождь стучит по оконному стеклу, как будто кто-то швыряет горстями бобы. В последнее время погода очень быстро меняется, наверное, потому, что скоро сезон дождей.

Ну вот, кончился. И шёл-то всего час с небольшим. Выглянуло солнце, и криптомерии засверкали мокрой хвоей.

Вторник, утром

До сих пор нас водили в баню раз в неделю, а с июня по сентябрь будут водить раз в пять дней. Чистота прежде всего. Из бани доносится пение пара. Ну, пение это, конечно, красивая метафора. На самом-то деле он рокочет, как бомбардировщик В-29. Ты спрашиваешь, как он рокочет? А таким особенным образом, будто бурчит в животе. Только что объявили, что я следующий, и я уже приготовил мыло, полотенце и смену белья.

Ах, блаженство какое! Нет ничего лучше утренней ванны!

Вечером

Целый день читал. Две книги, всё как положено. Когда дошёл до последней страницы, загудел колокол в храме Гококудзи: «Ко-ончай!»

С семи часов по радио передают бейсбольный матч. Позволю себе послушать в награду за сегодняшнее прилежание.

Суббота, вечером

Интересно же он мыслит, твой молодой человек! Да уж… Семья — вздор, брак, дети — всё это ни к чему… Впрочем, для такого, как я, кто лишён и того и другого, его идеи — непомерная роскошь. Их может позволить себе только тот, у кого всё есть. Знаешь, я переписываюсь с одной девушкой, у неё полиомиелит, и она прикована к постели, так вот, её единственное желание — выйти замуж за человека с больными ногами. От написанного её рукой слова «замуж» словно исходит сияние, оно похоже на светящуюся изнутри жемчужину. Когда человек живёт столь малой мечтой, его слова начинают светиться от вложенных в них мыслей и чувств.

Каждый живёт по своим законам перспективы. Я, например, мечтаю о том, чтобы пройти хотя бы сто метров без конвоира, минут пятнадцать послушать в тихой комнате Баха, выпить бокал красного вина, полистать в книжной лавке новые издания, послушать вместе со своими братьями и сёстрами во Христе мессу в храме, погладить по головке ребёнка… Да что там, всего не перечислишь… Видишь? Всё, о чём я могу только мечтать, для тебя проще простого, мечтать о таком тебе и в голову не придёт… Но для меня каждое из перечисленного — настолько желанно, что я готов убить (да простит мне Бог эти слова), только чтобы это осуществилось.

Некоторые католические священники бывают слишком категоричны, пытаются, ни с чем не считаясь, навязать другим свои собственные ощущения, мне в таких случаях всегда становится грустно. Как-то меня посетил один патер, который, пожав мне руку, заявил: «Сегодня славный день. Мне удалось обменяться рукопожатием с приговорённым к смертной казни». Навесив на меня этот затасканный, унизительный ярлык, он потерял всякое представление о моей перспективе, и диалог меж нами стал невозможен.

Ты другая. Поместив меня в своём воображении в средневековую темницу, ты остро почувствовала мою перспективу, приняла её всем сердцем. Поэтому я могу со спокойной душой писать тебе обо всём. Меж нами возможен настоящий диалог.

Ну вот, получается, что я опять толкаю речь. Прости. Всё это я говорю в какой-то степени в назидание самому себе. Отдаваясь самокопанию, я часто теряю из виду перспективу собеседника. Есть за мной такой грех. Желаю, чтобы твой молодой человек всегда со вниманием относился к твоей перспективе.

Четверг, утром

Рад, что ты поправилась. Значит, ты показала ему моё письмо, он долго думал, и похоже, всё образуется… Прекрасно! Я так обрадовался, что бреясь, порезал себе подбородок. В объяснительной записке написал, что это из-за упадка духа, связанного с сезоном дождей. У нас здесь строго-настрого запрещено заниматься членовредительством, поэтому даже если ты порезался во время бритья, то должен представить рапорт, изложив, при каких обстоятельствах и по какой причине это произошло. Правда, у меня и в самом деле упадок духа, это факт, такое ощущение, будто от постоянной сырости и мрака заплесневела душа.

Вечером

Опять дождь. Розам во внутреннем дворике пришёл конец, увы. Повсюду валяются пожухлые бурые лепестки.

По четвергам ко мне приходит мать. Она всегда опирается на палку и позвякивает привязанным к кошельку колокольчиком. Она ждёт не дождётся брата, который должен в конце года приехать из Парижа. Он возглавляет парижский филиал одной торговой фирмы, женат на француженке, но детей у них нет. Иногда — два-три раза в год — он мне пишет. Сначала он присылал туалетную воду и сигареты, но, поняв, что они до меня не доходят, стал просто писать.

Самый старший брат у нас архитектор и привык к тому, что всё должно быть чётко, как по линейке, второй занимался в своё время французской литературой, он — я не хочу сказать, что в этом виновата французская литература, — изрядный разгильдяй, но, в сущности, человек добрый. В детстве я дружил больше с ним, чем со старшим. В университете он занимался дзюдо и был крепким и спортивным. Когда пять лет назад он приезжал в отпуск один и навестил меня, я его не узнал. Лысый, с брюшком. Он сказал, что его жена обо мне ничего не знает. По-японски она не читает, и, даже если ей попадаются на глаза мои письма, принимает их за деловую переписку.