Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

и содержала в себе хронику именно этого царства. Более того, это был, наверное, самый популярный текст среди «конфуцианцев». Из этого текста можно было почерпнуть необходимую информацию для тех персонажей, которые фигурируют в Лунь юе. Ведь не мог же Кун Аньго придумывать имена князьям и вельможам из своей головы? Тогда бы, как пишет Н. И. Конрад, это уже не была запись «Суждений и бесед», а обыкновенное «художественное произведение».

И если уж мы опять вспомнили о «Вёснах и осенях», то остановимся на упоминании в этой книге имени Конфуция. В главе 5 фигурирует имя Кун-фу в качестве вельможи княжества Сун (как принято считать, «предка» знаменитого Конфуция). Записано это так: «710 г. В день желтой обезьяны Сунский Ду убил своего Государя Юй-и и вельможу Кун-фу» (пер. Н. И. Монастырева, «Конфуциева летопись “Чунь цю”, М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999, стр. 12). Причиной, как объясняется, послужило то, что Ду соблазнился красотой жены Кун-фу. Но если следовать логике той очередности событий, которая предлагается комментаторами, в таком случае в хронике сначала должно быть упомянуто имя Кун-фу и только после этого – имя Юй-и. Потому что сначала был убит Кун-фу.

Подобная ошибка не может быть простительной для текста, в котором главное – это хронологическая последовательность излагаемых событий. И даже если особа государя гораздо важнее, чем упоминание имени простого вельможи – а это действительно так, – эти два события можно было бы передать не в виде перечисления «через запятую», а отдельными сообщениями, но соблюдая при этом хронологическую последовательность. Эта «неточность» может свидетельствовать о том, что имя Кун-фу было дописано позднее – к уже имеющийся записи. Изначально в этом тексте не было никакого «Конфуция».

Изучая текст «Вёсны и осени», в нем можно косвенно встретить и имя Чжун-ни. В главе 63 под годом 481 сделана такая запись (стр. 106): «14-й год. Весна. На охоте в западной стороне поймали Ци-лина». В примечании к этому событию переводчик и комментатор Н. И. Монастырев пишет следующее (стр. 192):

Название баснословного животного. Цзо-цю-мин говорит: «Во время охоты в великой степи в западной стороне возница Цзу, управлявший колесницей Шу-синя, поймал Ци-лина (мифический единорог – Г. Б.) и, думая, что это предвещает несчастье, отдал его охотникам. Чжун-ни, посмотрев на животное, сказал: “Это Ци-лин”. После этого Ци-лин был взят». Гун-ян говорит, что это записано как замечательное событие.

Из этого следует, что в те далекие времена Чжун-ни мог по ряду вопросов выступать в качестве арбитра или «судьи последней инстанции». Более того, вполне вероятно, что такой Чжун-ни действительно мог принимать участие в редактировании (или участвовать в качестве хроникера) этой летописи, как об этом свидетельствует предание. Летопись Чунь цю заканчивается годом смерти Чжун-ни. А следовательно и «Конфуций» тоже не мог происходить из какого-то другого царства, кроме Лу. Потому что Чжун-ни – из Лу.

* * *

И в заключение этой очень спорной главы мы хотели бы поговорить с читателем уже о другом, но тоже очень важном. Да, бесспорно, китайцы никогда не понимали тайны раннечжоуской терминологии. Не понимали подлинного смысла этих древних Дэ, Вэнь и Жэнь. Но будем справедливы: смысл этих иероглифов также не смогли разгадать и те просвещенные умы Запада, которые уже давно изучают китайскую философию. И которые, в отличие от китайцев, прекрасно знакомы с евангельским текстом. Потому что именно этот текст выполняет роль путеводителя или той евангельской «лампады», которая ярко освещает Дао Конфуция.

И здесь следует сказать главное: именно в Китае, а не на Западе, на протяжении всей последующей истории этой страны, это Вэнь человеческого сердца периодически «вспыхивало» у целого ряда выдающихся китайских философов. Все они получили древнее Вэнь, но при этом даже не догадывались, что этот опыт их «сердца» не является одиноким во Вселенной, – что они только повторяют судьбу многих живших на земле людей, в том числе прославленного Вэнь-вана и Конфуция.

Но прежде чем обратиться к высказываниям о сердце китайских философов-неоконфуцианцев, необходимо коротко сообщить читателю о следующей важной особенности, которая принципиально отличает Китайскую цивилизацию от цивилизации Западной. Она заключается в том, что начиная, наверное, с эпохи Вэнь-вана, именно человеческое сердце стало осознаваться в Китае в качестве «думающего» органа человека. Это произошло потому, что для человека-Вэнь его подлинным хозяином раз и навсегда становится собственное сердце, одной из главных функций которого является совесть. Это знание, выпестованное в ранней аристократической среде, со временем было воспринято всем китайским народом «на веру», став его убеждением в том, что человек мыслит сердцем.

Такое «думание сердцем» вовсе не означает, что человек-Вэнь превращается в некоего «добрячка», не способного причинить вред даже «козявке». При определенных обстоятельствах именно совесть, даже вопреки воле самого человека, обязывает его принять осознанное решение о вынесении смертной казни какому-то злодею, как это, например, произошло в двух эпизодах жизни у самого Конфуция. Такой человек думает именно сердцем, а не головой: при решении любого вопроса его внимание сосредоточено в сердце, а не в голове. И это происходит независимо от сознания человека, непроизвольно, на подсознательном уровне. Никто не в состоянии убедить его в том, что правильное научное представление иное, – что любой человек принимает решение, рассуждая своей головой. В то время как для представителя западной цивилизации именно голова – средоточие мыслей и сознания в целом.

По этой причине в научно изданных европейских переводах китайских философов, начиная, наверное, с текстов Мэн-цзы, китайский иероглиф синь – «сердце» чаще переводится европейским словом «сознание» или «разум». Но такой перевод фактически перечеркивает важнейший смысл исканий китайских филососфов, относящихся к неоконфуцианской школе. Фактически, все они стремились к тому же самому, что и Конфуций, – искали подлинный смысл человеческого бытия, встроенного в мир Космоса. И в этих поисках главным предметом их внимания было человеческое сердце, а не «бесчувственное» сознание, продуцируемое «европейскими» мозгами. Все их устремления были окрашены живым Вселенским сердечным чувством.

Утратив Дао Вэнь-вана, Китай, начиная с эпохи Хань, стал заново искать тот же самый Путь и заново решать ту же самую задачу. Но если эта проблема и этот Путь были успешно решены, реализованы и сформулированы Конфуцием в Лунь юе в виде стандартного общечеловеческого Пути, то путь неоконфуцианцев оказался тупиковым. Фактически, это только слабые «отсветы» или «всполохи» того Света, который озарил Китай во время рождения династии Чжоу. Все теории неоконфуцианцев гораздо ближе к философским размышлениям о «Космосе», «Принципе-ли», «Великом пределе» (Тайцзи), «Беспредельном» (Уцзи), «природном характере», Едином, перетекании Инь в Ян – терминологии, которая была призвана только