Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко

Бинор-Дан потупился.

– Я наблюдал, как вы все двигаетесь, – Айра заговорил громче, и хрипотца в голосе сделалась заметнее. – Отличить проход человека, который идет по звуковой локации, от прохода зрячего – элементарно, дети, и вы можете этому научиться… Кстати, кое-кто из вас совершенно не способен видеть кожей и шел вслепую, по памяти, интуитивно… – Он сделал паузу. – Локацию сдают не затем, чтобы продемонстрировать чувство объемного звука. Локацию сдают, чтобы не открыть глаза. Чтобы не позволить им открыться.

Он замолчал и тяжело вздохнул. Посмотрел на небо; пауза затягивалась.

Бинор-Дан поднялся и ушел в темноту.

– Еще двое не сдали сегодня локацию, но я не могу сказать, что они провалили испытание, – снова заговорил Айра, и теперь было ясно, что он говорит через силу. – Андрей и Тимор-Алк, завтра на рассвете мы повторим… нашу попытку.

* * *

– Погоди! Айра! Погоди!

Крокодил остановился, тяжело дыша. После света костра глаза неохотно привыкали к полумраку. За спиной, приглушив голоса, говорили мальчишки – кажется, все сразу, всем надо было выговориться, никто не слушал другого. Айра ушел, не прячась, не оглядываясь, Крокодил секунду помедлил – и побежал следом, но не догнал: инструктор растворился в ночи, будто сахар в кофе.

– Айра? Надо поговорить!

Нежно потрескивали ночные голоса. Летающие светляки, бледно-зеленые и бледно-голубые, описывали спирали внутри спиралей, и большие круги помещались в маленьких.

– Айра, – сказал Крокодил уже без надежды.

И увидел проблеск света впереди, за стволами.

Старое дерево истекало фосфоресцирующей смолой, и два существа, похожие одновременно на сеттеров и ящериц, лакали смолу длинными языками. Зеленоватые тени ложились на ближние стволы, сплетенные лианы, запертые на ночь цветы. Ящерицы трапезничали, приникнув к стволу – вниз головой, хвостами вверх. Рядом, стоя на коленях, наравне с ящерицами трапезничал Тимор-Алк: пальцы его были перепачканы светом.

Крокодил остановился.

– Попробуй, – сказал Тимор-Алк.

Желудок Крокодила был набит простой дикарской едой, которая время от времени просилась наружу. Он судорожно проглотил слюну; смола, переливающаяся зеленым неоновым светом, не выглядела аппетитной.

– Ты уверен, что это можно есть?

– Да. Это полезно, – мальчишка аккуратно, как кот, вылизал ладонь.

Крокодил опустился рядом на мягкий, теплый, влажный мох:

– Как ты… себя чувствуешь?

– Прекрасно.

– Ты что, шел по памяти? Прыгал с камня на камень?

Тимор-Алк поддел указательным пальцем большую каплю смолы, зачерпнул, потянул на себя, дожидаясь, пока истончится и порвется липкая ниточка.

– Он все видит…

– Ты слышал, что он тебе кричал?

Лицо Тимор-Алка сделалось жестким:

– Нет.

– Слышал, – сказал Крокодил.

– Нет, – повторил мальчишка с нажимом. – И ты не слышал. Это нарушение служебной инструкции. Он переступил должность…

Крокодил тряхнул головой. Слова встали на свои места: «он нарушил свой долг», так понятнее. И правильнее с точки зрения его нового родного языка.

– Но ты ведь разбился… насмерть.

Крокодил сказал – и прикусил язык.

– Я живой, – Тимор-Алк облизнул светящиеся губы и снова потянулся за смолой.

Крокодил вспомнил тело на песке, в центре кровавого пятна, с блином вместо черепа. За шиворот будто насыпали снега.

– Почему ты… зачем ты мне помог в пещере? Зачем вел меня, собирал для меня жетоны?

Тимор-Алк жадно вылизывал палец, освещая смолой лицо, зубы и даже горло.

– Спасибо, – сказал Крокодил.

– Извини, – сказал мальчишка. – Они тебя резали… не со зла. Просто они… почти не чувствуют боли. Для них это так… мелочь.

Крокодил вспомнил разговор Айры с седой женщиной: «Ты отправила мальчика с порогом ноль четыре сдавать Пробу?!» Он в последний момент удержался и не спросил, что такое «ноль четыре» в применении к болевому порогу. Удержал слова буквально на кончике языка.

– Да мне и не было очень больно, – сказал, отважно греша против истины. – Просто обидно. Да и…

Он хотел сказать, что после того, что случилось с Тимор-Алком, вспоминать ночную резню в гамаке даже как-то неловко. И тут же снова содрогнулся: а как этот парень, с его болевым порогом, пережил свою смерть?!

Тимор-Алк ел. Расспрашивать его, каково быть мертвым, Крокодил не стал.

– Кто такой Айра? – спросил он, подумав.

– Он, – Тимор-Алк глубоко вздохнул, – он… Знаешь, я не хочу о нем говорить.

Та из ящериц, что была поменьше, свернула язык трубочкой – и вдруг пропала. Вторая переступила лапами на стволе и продолжала есть.

– Как они называются? – рассеянно спросил Крокодил.

– Гамаши.

– Я про этих… животных.

– Ну да, они называются гамаши… А что?

Кажется, после приключения на берегу новый родной язык в голове Крокодила начал давать сбои. Казалось бы, что странного, если лесные ящерицы, похожие на сеттеров, называются гамаши…

– Завтра рано вставать, – сказал Тимор-Алк и начисто вылизал ладонь. – Я пойду.

– Ты надеешься пройти… над этим водопадом?

– Теперь-то? Наверняка пройду. Я там все камни помню.

– Спокойной ночи, – сказал Крокодил.

Мальчишка ушел. Оставшийся на стволе гамаш устроился поудобнее, давая понять, что насытится не скоро. После секундного колебания Крокодил вытащил из ножен тесак, взял на кончик немного смолы и попробовал.

Это было похоже на коньяк с сахарным сиропом. Крокодил держал смолу во рту, пока она не растаяла, потом высунул язык как можно дальше и скосил глаза; да, кончик языка светился. Крокодил сплюнул – в траву улетел комок фосфоресцирующей слюны.

Ему вдруг сделалось уютно в компании истекающего смолой дерева и невозмутимого, падкого на сладкое гамаша. Может быть, в первый раз ему было так уютно на Раа. Он сел, скрестив ноги, и посмотрел вверх, где сквозь частое переплетение ветвей кое-где прорывались, подмигивали небесные огни.

«А это – огни, что сияют над нашими головами…»

Он снова, на крохотное мгновение, увидел себя воздушным шаром, расписанным изнутри. «Но знай, они, тебя увидя, хотят узор разрушить вен и шум унять мятежной крови…»

У Лорки сказано – «Лазурь разрушить вен». Лазурь, а не узор. На каком языке я думаю?

Он торопливо попробовал срифмовать «любовь» и «кровь», и снова ничего не получилось. Тогда, сам не понимая зачем, он вытащил из ножен грубый и острый тесак. Острие, с которого Крокодил пробовал смолу, светилось.

Он приставил острие тесака к руке, в том месте, где розовел прежний порез, и провел новую линию. Выступила кровь: в зеленом свете она казалась медовой.

Крокодил прислушался. В голове звенели далекие колокольчики, их звон складывался в аккорд. Диссонанс – узор распался; Крокодил втянул воздух, вдруг ощутив гармонию запахов. Каждая травинка, каждый волосок мха, каждая струя воздуха, теплая или прохладная, создавали новый рисунок на внутренней поверхности его головы.

Кровь закапала на колени.

Крокодил усилием воли изменил тон колокольчиков. Простая терция; четверть тона вверх, вот и уходит фальшь. Вот и срастается