Медленная проза - Сергей Костырко

Из географии (и из собственных биографий) мы знаем, что есть остров Крит, остров Готланд, есть Курилы, Уфа, Уссурийск, Белев, Пермь, Каир, Таймыр, Астрахань, Тунис, Рим и прорва других географических точек. И местам тем без разницы, увидим мы их когда-нибудь или нет. Они все равно будут.

И легкую жуть испытываешь, думая о сходстве наших взаимоотношений с географией и взаимоотношений с кусками собственного прошлого. И там и там автономное почти, самодостаточное существование.

То есть нам-тамошним, конечно, любопытно, что там было с нами дальше. Любопытно, но – не более того. Особой потребности в таком знании я-давний на самом деле не испытываю. Мне там хорошо и без этого знания. Те мои жизни и я в тех жизнях уже есть, и буду всегда, в отличие от меня сегодняшнего и завтрашнего, которым – если Бог даст – еще только предстоит…

Поезд начинает торможение. Конечная.

Просьба освободить вагоны!

12.08.2004

Легко сказать… А как определить, что ты на самом деле знаешь, а чего не знаешь.

Вчера и позавчера я писал и никак не мог закончить письмо, в котором сравнивал ментальность горожанина и деревенского жителя. Горожанин, писал я, обречен на одиночество. Его контакты с людьми точечные, душевные связи капиллярные. Даже с другом он видится не чаще, чем раз в месяц. А в деревне люди действительно живут друг с другом. Если в городе общение с кем-то начинает тяготить, проблем нет. Чтобы прервать отношения, даже усилий не требуется. Наоборот, усилия нужны, чтобы поддерживать отношения. А в деревне – хочешь не хочешь – отношения нужно восстанавливать, то есть уметь понимать, прощать, как минимум – терпеть. Человек в деревне обречен на трудную душевную работу сожительства с другим, писал я своему адресату, отрываясь на телевизор, по которому показывали кадры из Таиланда и Шри-Ланки. Три дня назад, 26 декабря в 6.59 по местному времени в Индийском океане у острова Суматра произошло землетрясение силой почти в девять баллов, гигантская волна накрыла побережье Индонезии, Шри-Ланки, Таиланда, Мальдивских островов и так далее. Она прошла по курортным пляжам, на которых грелись тысячи людей, приехавших на рождественские каникулы из Европы.

Зрелище стихийных бедствий на телеэкране – наводнений, снежных заносов и прочая – возбуждает, встряхивает, оно как бы промывает для нас реальность. Но тут перебор – и землетрясение, и цунами; я охнул, услышал первые сообщения: погибло около ста пятидесяти человек. В основном туристы. Это много. Сто пятьдесят человек разом – это очень много. В следующих сообщениях цифры начали расти. По предварительным оценкам – не менее тысячи. Полторы тысячи. Семь. Одиннадцать.

Под океанским дном сместились платформы. Длина разлома: тысяча двести километров, больше чем от Москвы до Питера. Под воду ушло несколько маленьких островов. Есть ученые, утверждающие, что были изменения оси вращения Земли. Высота волны, топившей корабли и смывавшей с побережья дома и людей, достигала двадцати метров. Угасая, она докатилась до Камчатки и Сахалина. Количество погибших: семнадцать тысяч. Пятьдесят пять. Не менее семидесяти тысяч. Последняя услышанная мною цифра – восемьдесят три тысячи человек.

По телевизору показали эту волну, снятую каким-то любителем с балкона – над пальмами, закрывающими горизонт, встает гребень волны. Под пенистым белым клокотанием синий изогнутый испод. Красиво. Только пропорции странные – рядом с волной тропические пальмы кажутся камышом низкорослым. Справа в углу кадра из-под пальм на улицу выходят люди, они идут, как бы старясь удержать себя от бега. Камера смещается влево, к просвету между пальмами, в просвете кусок пустого пляжа, по которому несется кипящий белый вал, налетает на невидимый мне парапет и встает грязной, почти черной стеной над набережной и домиком (магазинчик какой?). И дом этот, стремительно уменьшаясь в размерах, исчезает. Грязно-желтый клокочущий вал проносит сквозь пальмы, которые сначала стоят в нем по колено, потом – по пояс, потом – по шейку. И вторая картинка, через несколько минут (а может, через час): далеко внизу двор отеля затянутый ядовито-желтым илом. Опять тот же вид на пляж в просвет между устоявшими пальмами. Но пляжа нет, пенистая вода, домика того одноэтажного тоже нет, только штрих стоявшего возле него столба.

В последующих сюжетах – одно и то же: улицы и переулки, в которых тесно от сваленных лодок, перевернутых машин, бетонных плит, веток деревьев, тряпок и проч. Скрючившиеся неподвижные люди, ставшие мусором, на вылизанном ушедшей волной песке. Стенды, завешенные фотографиями пропавших. Накрытые простынями мертвые, аккуратно, рядами разложенные на земле.

Стыдясь себя, я переключал с канал на канал – ловил новости оттуда. Мог позволить себе, потому как отсиживался дома из-за простуды; слабость, ватная голова, никак не получалось сосредоточиться на письме, которое писал. Вроде об очевидном писал, но очевидность его какой-то была неочевидной. Я вспоминал свое еще деревенское ощущение Москвы, когда, глядя на многоэтажные блочные бараки в Чертанове или Орехове, я прикидывал, сколько в таком доме вместилось деревень, или: сколько – десять, пятнадцать – сантиметров отделяют край моей кровати от кровати соседа за стеной, где уже другая квартира и другой, неведомый мне мир, а над моей головой ходят люди, я слышу их, для которых мой потолок – их пол, и так далее? А у каждого деревенского жителя свои стены, а за стенами огород, сад, забор, палисадники, да еще и перед забором полянки, на которые он выпускает кур или пасет козу. А на хуторах? Там дом не просто моя крепость, но – отдельное государство. И в городе, как бы мы ни отчуждались, мы вывернуты друг перед другом почти наизнанку – в одинаковых квартирах живем, в одном лифте ездим, одни новости, один и тот же фильм смотрим одновременно, и зачем нам еще друг к другу в душу лезть, если она на две трети одна на всех нас…

Но ведь и «душевное удушье», «одиночество в толпе» не Мати Унт придумал для своего «Города»… И, может, прав мой адресат, утверждающий, что человек человеку чужд экзистенциально, просто мы морочим себе голову дефинициями – национальность, социальный статус, гендерные заморочки и проч. и проч. А может, все еще проще, может, это просто комплекс неполноценности, стыд за отсутствие у тебя глубины и мужества, чтобы жить с людьми по-деревенски, и, соответственно, за свою ориентацию на городской вариант, который, позволяет мне дозировать количество реальности вокруг себя.

Ну и так далее.

Письмо я отправил вчера вечером, а сегодня, 29 декабря 2004 года, после трех дней домашнего сидения выбрался в свою редакцию. Рано, недолечился, но перед новогодними каникулами нужно было получить зарплату.

– Какие новости? – спросил я у коллег.

– Да никаких, – сказали мне. – Всё как обычно.

И только потом, через несколько минут вдруг вспомнили:

– А ты слышал про N?

– Что-то случилось?

– Да. Он в Таиланд уехал. С девушкой. Как раз на Пхукет. Его имя в списке пропавших.