Медленная проза - Сергей Костырко

Для Вити я был одним из соседей. Но – с особым статусом: социально близкого. Со мной можно было разговаривать про Леха Валенсу, Солженицына, отбывающих за кордон друзей, ну и, разумеется, про идиотизм правящей геронтократии:

– Нам эти железные зубы не разжать, – говорил он. – У старперов хватка мертвая.

Говорилось искренне, почти выстраданно, но не выходило за рамки некоего общеинтеллигентского ритуала семидесятых. Слишком видно было, как ценил Витя свое положение – престижная работа, банкеты в Доме архитекторов, отпуск в Ялте или Юрмале, ну и так далее. Ко мне, ведущему полунищую жизнь вольного литератора, Витя относился с уважением и при этом с некоторой бессознательной снисходительностью. «Жаль, не тот диплом у тебя, – говорил он. – А то взял бы в нашу мастерскую – реальным делом бы занялся, с ребятами познакомился. Да и деньги, старик, в нашей жизни – не последнее… И вообще…» «И вообще…» в данном случае означало: человеком бы стал.

Но мне нравились наши случайные разговоры во дворе или у него на кухне, отделанной темно-коричневыми деревянными панелями, которые Витя снял, выезжая, со стен своей старой квартиры на Страстном. Нравилось листать архитектурные журналы, которые присылали ему друзья-эмигранты, нравилось слушать рассказы про симпозиумы в Дагомысе и про тамошних девок. Да и попытки Вити соответствовать тогдашним настроениям тоже нравились.

– Это унизительно, – говорил он, – когда главной нравственной проблемой остается: как жить, чтобы жить нормально и при этом не стыдиться себя?

– Да ладно тебе, – успокаивал я. – Закон жизни любого сообщества. Почитай про старую Россию, хотя бы «Тысячу душ». Или Сенеку.

Про Сенеку, про нравственный стоицизм его философии и про его двусмысленную, извилистую жизнь при дворах нескольких императоров Витя слушал внимательно и как бы даже с благодарностью.

…Да нет, была, была и осталась в наших отношениях доверительность.

1988-й или 1989-й – не помню, который из этих годов, – был по восточному календарю годом Дракона. Вот с них, с дракончиков, Витя и начинал.

Однажды зимним вечером во дворе я увидел, как он вытаскивает из своего «москвича» этюдник. Витя, как всякий архитектор, рисовал, и неплохо, особенно хороши были акварели.

– Ты что, Витя, на масло перешел?

– Нет, не на масло. На малую пластику. Идем покажу.

В квартире у него стоял едкий запах каких-то химических разбавителей. Подоконники, холодильник, стол заставлены сувенирными дракончиками. Гляделись выразительно, даже стильно. Руки у него были талантливые. Но больше удивила меня – и устыдила даже – его внутренняя мобильность: оказывается, перед Новом годом Витя оформил патент на индивидуальную трудовую деятельность и начал – это при его-то гоноре! – торговать своими сувенирами на Арбате. Дракончики улетали со свистом.

Через полгода под прикрытием Витиного патента работала уже целая бригада – кто-то ездил в Прибалтику за специальной мастикой, кто-то (две бывшие однокурсницы) лепил, кто-то красил, остальные (все из нашего двора) – торговали. Уволившийся из архитектурной мастерской Витя разрабатывал новые образцы и занимался общим руководством.

Тогда же он развелся. Бывшая жена его тут же вышла замуж за американского фотожурналиста и отбыла с дочкой за океан. Тосковал Витя недолго. Уже через полгода, когда я заходил к нему, чай мне наливала какая-нибудь очередная сексапильная деваха в халатике на голое тело.

Как-то летом – это был то ли 90-й, то ли 91-й год – ближе к вечеру я шел через наш пустой, прокаленный солнцем двор, и из окна на третьем этаже меня окликнул Витя:

– Серега, посмотри налево.

Я посмотрел.

– Что видишь?

– Ничего не вижу.

– Как это ничего! Видишь желтую «семерочку»?

По мне, так хоть «пятерочка», хоть «шестерочка»… Ну да, стоит новенький «жигуленок».

– Моя. Позавчера оформил. А заходи, что еще покажу.

Я зашел. В кухне на высоченном – зимой его здесь еще

не было – холодильнике стоял телевизор «Грюндиг», а с телевизора зелеными цифирьками светило табло видеомагнитофона.

– Видак купил сегодня. Классный видак. Приходи вечером, «Челюсти» посмотрим. Или – порнуху. У меня вон десяток кассет. Сам еще не смотрел.

Витя раскручивался.

Параллельно с сувенирным своим бизнесом начал оформлять собственное архитектурное бюро. «Скоро, очень скоро появится много богатых людей, – говорил он мне. – Ты пойми, мечта любого архитектора – вилла на приморском склоне, а не Дворец культуры кожно-венерологического диспансера. Торговля меня уже достала».

Пересекались мы все реже. Жизнь моя тоже рванулась с места, но в другую сторону. Я уже работал в редакции, тусовался в новом литературном сообществе и в спальный свой район ездил исключительно спать. Витя иногда объявлялся: «Спустись ко мне, я фотоаппарат купил, “Никон”. Покажешь, что и как». Потом – опробовали его видеокамеру. Потом он катал меня на своей новенькой «Волге», но при расставании сказал: «Сбылась мечта идиота – на собственной “Волге” езжу. А машина-то, оказывается, говно – тяжелая, неудобная. “Тойоту” надо было брать». И через какое-то (очень короткое) время он подвозил меня к метро уже на «тойоте».

– Вспомни, Серега, – говорил он, – сколько мы с тобой ныли когда-то на кухне. И вот – судьба дала шанс. Нужно только перебить инерцию прежней жизни. А ты, как дятел, уперся в литературу. Пойми, это ведь долго не будет, лет через пять все устаканится, и уже не сунешься никуда. А сейчас еще можно. Идет смена элит. Забивай себе там место. Заводи свое издательство, или типографию, или что там у вас. Шевелись. Становись хозяином жизни. Иначе зачем это все? И вообще… перестраиваться надо изнутри.

Сам Витя перестроился как будто легко.

– Я у друзей поддал, пришлось оставить у них машину, и домой добирался на автобусе. И тут же два урода прицепились. Два бычка. Да нет, говорю, я не против, конечно, давайте выйдем, ребята, давайте поговорим. Выходим. Я делаю вид, что куртку хочу скинуть. Ну и, который напротив встал, тоже начинает снимать. И я в этот момент, пока у него руки в рукавах путаются, левым с боку укладываю его на асфальт. Ну а со вторым уже проблем не было. Вот видишь, ты морщишься. Да? Неинтеллигентно, да? Неблагородно. А ты бы чего хотел? Это в наши времена считалось, что лежачего не бьют. Сейчас наоборот – сначала валят на землю, а уж потом бить начинают. Ногами. Это им в кайф. От крови они звереют. До смерти могут забить… И вообще… Слышал, что вчера во дворе у нас делалось?

Да, слышал.

Сначала слышал под окном неясный мужской бубнеж, потом громче и громче. Голосов много, и не похоже, что пьяные. Ну а потом – выстрел. И еще один. И ни криков, ни беготни, только захлопали дверцы машин, зафырчали моторы, прошуршали шины и – тишина. Я подошел к окну. Сначала не увидел ничего – темно. Потом рассмотрел неподвижную фигуру стоящего мужчины, а перед ним сидящего на корточках еще одного. А уж потом – темным пятном лежащего на асфальте человека. Противоестественная неподвижность всех троих вызывала ощущение, что темное пятно на асфальте – не человек, а тело… И двор наш – как вымерший. Никого. Но ведь и я тоже – у окна стою («Ты хотя бы свет выключи, – сказала жена, – а то выставился, как на сцене», – и выключатель повернула); я-то ведь тоже со стороны наблюдаю – смотрю, как редеет под окном тьма в свете фар подъезжающей милицейской машины, отмечаю выразительность высвеченной фарами картинки: и стоящий, и на корточках сидящий, и лежащий остаются неподвижными. Финальная мизансцена античной трагедии… Оказывается, это для тебя уже почти быт, ты привык, как, скажем, привык к напряжению, повисающему на тускло освещенных платформах метро в полночь – группки, точнее стаи и стайки оглядывающих друга угрюмо-агрессивных парней, по большей части поддатых; прячущие глаза женщины, да и мужики среднего возраста в газетки утыкаются, как бы пытаясь уменьшить степень своего присутствия; и у всех на лицах одно: домой! домой! закрыть за собой двери, задернуть окна, воткнуться в какую-нибудь «Рабыню Изауру», и – гори оно все синим пламенем!