Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

природе и сельскими пейзажами, наезжая в город, как только требовали дела. Такие довольно скромные особняки построили себе известные участники Революции – Александр Гамильтон в 1802 г.[282] и Руфус Кинг в 1805[283].

Роскошным особняком выглядел дом Морриса–Джумеля или Дом Морриса в северной части Манхэттена. Он был построен в 1765 г. Роджером Моррисом, британским военным офицером. В архитектуре особняка гармонично соединились георгианский и палладианский стили. Двухэтажный дом имеет портик с четырьмя коринфскими колоннами, балконом и треугольным фронтоном с полуовальным окном.

В период с 14 сентября по 20 октября 1776 г. генерал Вашингтон использовал особняк в качестве своей временной штаб-квартиры после того, как его армия была вынуждена эвакуироваться с Бруклинских высот в результате поражения в битве при Лонг-Айленде. До сих пор бытует неподтвержденная легенда, что Вашингтон выбрал этот дом не только из-за его расположения, но и потому, что когда-то испытал романтические чувства к тогдашней хозяйке особняка Мэри Филипс.

После эвакуации Континентальной армии из Нью-Йорка дом стал штаб-квартирой британского генерал-лейтенанта сэра Генри Клинтона и командующего гессенскими войсками барона Вильгельма фон Книпхаузена. Поскольку семья Морриса относилась к лоялистам, дом был конфискован революционными властями. После революции в нем была таверна «Calumet Hall», а затем дом приобрел французский торговец Стефен Джумел[284]. В этом доме бывали А. Гамильтон, Дж. Адамс, Т. Джефферсон. После смерти С. Джумела его вдова вышла замуж за А. Бэрра[285]. Правда, незадолго до его смерти она с ним развелась.

Филадельфия славилась правильностью своей планировки. По распоряжению Пенна были проложены прямые продольные улицы, тянущиеся к реке Делавэр. Другие улицы шли параллельно реке, образуя регулярную сетку. Неудивительно, что Джон Дикинсон[286], уроженец Филадельфии, был шокирован кривыми, часто узкими лондонскими улицами и чувствовал себя в столице империи, словно в самом глухом лесу[287]. Совершенно иное впечатление производил Нью-Йорк. Шведский путешественник рассказывал: «Улицы здесь не такие прямые, как в Филадельфии, а иногда и совсем кривые. Тем не менее, они очень просторны и хорошо застроены, и большинство из них вымощены, за исключением высоких мест, где это было сочтено бесполезным. На главных улицах высажены деревья, которые летом придают им прекрасный вид, а во время чрезмерной жары дают прохладную тень. Мне было чрезвычайно приятно гулять по городу, потому что он казался садом»[288]. Совсем не похоже на современные улицы Манхэттена, зажатые между небоскребами!

Городские улицы становились сценой для политического церемониала, карнавализованных шествий, праздничного ликования. Вот как описывал день св. Таммани[289] в Филадельфии немецкий пастор: «В первый и второй день месяца мая в Филадельфии устраивают общее веселье, в нем участвуют главным образом холостяки и незамужние девушки. Все развлекаются играми, танцами, стрельбой, охотой и тому подобным. Холостяки-уроженцы здешнего края украшают голову кусочками меха какого-нибудь дикого животного… Молодые люди проходят по городу с криками “Ура! Ура!” Но никто не может прикрепить такой знак на шляпу, кроме рожденных в здешнем краю, и их называют “индейцами”»[290].

Существовали и особые места для прогулок. В 1634 г. бостонцы выкупили ферму некого Уильяма Блэкстона, чтобы организовать там общинный участок – Бостон-Коммонс. Земля использовалась для выпаса городских коров, но там же прогуливались местные франты со своими «мармеладными мадам», как назвал их современник[291]. Как они делили пространство с пасущимися животными? Щеголи XVIII в. предпочитали гулять по бостонскому Моллу, чтобы «насладиться восхитительной эластичностью воздуха»[292]. А Коммонс стал местом массовых мероприятий. Здесь же стояли лагерем английские солдаты во время оккупации города.

Филадельфия могла похвастаться своими скверами. Еще Пенн, предвидя быстрый рост своего города, приказал освободить пять площадок под зеленые насаждения. Так было положено начало американской парковой системе[293].

А еще «город братской любви»[294] обрастал слободами – liberties (этимология здесь та же, что и в русском «слобода»). Северная слобода так же стара, как и сама Филадельфия. Она располагалась к северу от первоначальной городской границы. В XVII и XVIII веках здесь весело журчали ручьи, бегущие к реке Делавэр. Они давали ход колесам мельниц, моловших зерно или приводивших в движение станки текстильных мануфактур, и сделали слободу привлекательным местом для ранней американской промышленности. К югу от города лежала еще одна слобода – Холм Общества (Society Hill; между современными Уолнат-стрит и Ломбард-стрит). Эту территорию Пенн пожаловал Обществу вольных торговцев, откуда и название. Благодаря удобному доступу к реке Делавэр и гражданским зданиям Филадельфии, включая Индепенденс-холл, этот район быстро стал одним из самых густонаселенных. Несколько торговых залов, таверн и церквей были построены рядом с кирпичными домами богатых филадельфийцев.

Особенностью Бостона были «концы», точно в средневековом Новгороде. Мельничный ручей делил город пополам. Жители Северного и Южного концов, совсем как новгородские «кончанские», враждовали друг с другом. Кульминацией их стычек становился Папский день 5 ноября (так в Новой Англии называли день Гая Фокса[295]). В этот день весь Бостон приходил в движение. Даже мальчишки мастерили «пап» с головами из картофелин и ходили с ними по домам, выпрашивая сладости. Взрослые делали большие платформы (каждый конец свою), на которые водружали чучела папы римского, дьявола и непопулярных местных политиков. С севера и с юга процессии с платформами двигались к Мельничному мосту, где и встречались. В предвкушении схватки «кончанские» чернили или белили себе лица, в зависимости от естественного цвета кожи. Другие надевали «визарды» – овальные маски из черного бархата, похожие на венецианскую моретту и полностью закрывавшие лицо. С собой прихватывали палки и обломки кирпичей. И начиналась яростная схватка. Победители отбирали у соперников их «папу» и сжигали трофей вместе с собственной платформой. В 1765 г. противников примирила общая необходимость бороться против гербового сбора. Северный и Южный концы объединились и отпраздновали Папский день вместе[296]. Но судя по тому, что местные власти вынуждены были после этого принимать новые постановления против буйных развлечений «кончанских», гармония между ними продлилась недолго.

Время колоколов

Исследователи давно уже отметили, что время средневековой Европы – субъективно, конечно, – текло иначе, чем сейчас. В средние века жизнь соразмерялась с ритмом церковных служб и звоном колоколов. Различали «колокол жатвы», «колокол тушения огней», «колокол выгона в луга»[297]. Иное дело городское время. Бой часов на ратуше регулировал темп жизни города – то, что Жак Ле Гофф называл «временем купца», в противовес «времени церкви», отмеренному церковными колоколами[298].

В Америке дело обстояло немного иначе. Немец Готлиб Миттельбергер удивлялся американской сельской местности, где ни одна церковь