Что видно и чего не видно - Фредерик Бастиа

Заметьте, что есть множество предметов, производство которых, вследствие конкуренции иностранцев, пользующихся естественными выгодами своей страны, у нас невозможно, и в отношении к которым мы находимся действительно в положении, приведенном нами в виде примера о железе. Мы не производим у себя ни чая, ни кофе, ни золота, ни серебра. Но можно ли отсюда заключить, что наша промышленность, взятая в целом, уменьшилась вследствие этого? Нет, чтобы создать равную ценность, для приобретения этих предметов путем обмена мы тратим меньше труда, чем потребовалось бы для того, чтобы произвести их самим. Тем самым у нас остается больше труда для того, чтобы посвятить его удовлетворению других потребностей. Настолько же мы становимся богаче и сильнее. Все, что может сделать иностранная конкуренция, даже в тех случаях, когда определенная отрасль производства становится для нас безусловно невозможной, – это только сэкономить труд и увеличить наши производственные возможности. Неужели в этом явлении можно видеть путь к господству иностранцев над нами?

Если бы во Франции найдена была золотая руда, то из этого еще не следует, чтобы нам выгодно было разрабатывать ее. Наверное, никто бы не стал заниматься этим, если бы добывание каждой унции золота потребовало от нас больше труда, чем нужно для выработки сукна, на которое можно обменять унцию мексиканского золота. В этом случае для нас было бы выгоднее смотреть на наши ткацкие станки как на золотые прииски. Доводы эти одинаково справедливы по отношению как к золоту, так и к железу.

Заблуждение происходит оттого, что мы не замечаем одного обстоятельства, а именно: что превосходство иностранной промышленности препятствует развиваться народному труду всегда только в какой-нибудь определенной форме и, делая эту форму излишней, предоставляет в наше распоряжение продукт того самого вида труда. Если бы люди жили в водолазных колоколах и должны были добывать себе воздух насосом, то это послужило бы им огромным источником труда. Уничтожить этот труд, оставив людей в том же положении, значило бы нанести им страшный вред. Но если труд прекращается потому, что в нем уже нет надобности, потому что люди попадут в другую среду, где воздух приходит в соприкосновение с легкими без усилия, в таком случае нечего жалеть о потере этого труда, если только не искать в работе другой пользы, кроме самого труда.

Именно такого свойства труд уничтожается постепенно машинами, свободой торговли, успехами всякого рода. Это труд не полезный, а излишний, без цели и без результата. Напротив, покровительство вызывает его к жизни, оно переселяет нас под воду, чтобы предоставить нам возможность накачивать воздух; оно заставляет нас искать золото в недоступном, хотя и отечественном руднике, нежели в нашем отечественном ткацком станке. Все действие покровительства можно выразить словами: потеря сил.

Понятно, что я говорю об общих последствиях, а не о временных неудобствах, которые причиняются переходом от дурной системы к хорошей. Всякий прогресс необходимо сопряжен с минутным расстройством. Это может послужить поводом к принятию мер, облегчающих, по возможности, переход, но не к тому, чтобы запрещать систематически всякий прогресс, а тем более чтобы совершенно не допускать его.

Промышленную конкуренцию изображают в виде конфликта. Но это неверно, точнее, это верно, если рассматривать каждую отрасль промышленности только в ее воздействии на другую, подобную ей отрасль, мысленно изолируя их от человечества. Но следует еще кое-что учитывать: их влияние на потребление и всеобщее благосостояние.

Вот почему нельзя уподоблять производство войне.

На войне сильный подавляет более слабого. В производстве сильный наделяет силой более слабого. Это совершенно подрывает любые аналогии с войной.

Пусть англичане сильны и искусны, пусть они обладают во многом окупившимися капиталовложениями, пусть располагают двумя могущественнейшими двигателями производства – железом и топливом. Все это означает, что продукты их труда дешевы. А кто же выигрывает от дешевизны товаров? Тот, кто их покупает.

Не во власти англичан абсолютно уничтожить какую-нибудь часть нашего труда. Они могут сделать ее только излишней для получения существующего уже результата, дать нам воздух и уничтожить необходимость добывания его насосом и увеличить таким образом производственные возможности, которыми мы можем располагать; но что всего замечательнее, установление мнимого господства становится для них тем невозможнее, чем неоспоримее становится их превосходство.

Итак, рядом строгих, но утешительных доказательств мы пришли к заключению, что, несмотря на учения протекционистов и социалистов, труд и насилие, столь противоположные по своей природе, не менее противоположны и по своему действию.

Для этого нам стоило только показать различие между трудом уничтоженным и трудом сбереженным.

Когда у нас меньше железа, потому что мы меньше трудимся, или когда его у нас больше, несмотря на то что мы меньше трудимся, это две вещи совершенно противоположные. Приверженцы протекционизма смешивают их, а мы не смешиваем. Вот и все.

Если англичане начинают предприятие, требующее много труда, капитала, ума, природных ресурсов, то они делают это не напоказ, а для того, чтобы обеспечить себе большее количество удовольствий в обмен на свою продукцию. Они, конечно, хотят получить по крайней мере столько, сколько отдают, и производят у себя те предметы, которыми платят за покупаемые у других народов. Поэтому, если они наводняют нас своими произведениями, то это делается из убеждения, что и мы наводним их своей продукцией. В этом случае лучшим средством остаться в выгоде будет возможность свободного выбора между следующими двумя способами: прямым производством и непрямым производством. Весь британский макиавеллизм не заставит нас сделать невыгодного для себя выбора.

Перестанем же по-детски сравнивать промышленную конкуренцию с войной; это ложное сравнение, правдоподобие которого основывается на изолировании двух отраслей с целью определить последствия их конкуренции. Но всякая аналогия рушится, как только мы вводим в эти расчеты то действие, которое конкуренция оказывает на изменение всеобщего благосостояния.

В сражении убитый уничтожается полностью, и армия становится слабей. В промышленности же фабрика закрывается лишь в том случае, если вся отечественная промышленность замещает производимое ею, причем с избытком. Представим себе такое положение вещей, при котором взамен каждого убитого воскресают двое полных сил и энергии воинов. Если есть планета, на которой существует такой порядок вещей, то, вероятно, война объявляется там при условиях столь отличных от тех, которые мы видим у нас, что даже и не заслуживает подобного названия.

Такой же отличительный характер имеет и то, что столь неуместно называют промышленной войной.

Пусть бельгийцы и англичане снижают, если могут, цену на свое железо, пусть они снижают ее как можно больше и постоянно, пока не будут отправлять ее нам за так. Этим они могут заставить нас погасить огонь в наших плавильных печах, убить одного нашего солдата, но я предлагаю им испробовать свои силы на том, чтобы воспрепятствовать возникновению и развитию у нас (вслед за тем и необходимо вследствие этой дешевизны) тысячи новых отраслей промышленности, более выгодных для нас, нежели убитая.