Сорочья усадьба - Рейчел Кинг

Но у меня здесь много дел, их надо закончить. Я встала и побрела по дому, слоняясь из комнаты в комнату. Заглянула вверх по спиральной лестнице, ведущей в башню, но так и не смогла заставить себя подняться наверх. Тогда я исследовала курительную комнату и библиотеку, расположенную с южной стороны дома на первом этаже; в ней всегда царил полумрак, предохраняющий книги, которых тут были тысячи, от губительных лучей солнца. На нижних полках стояли бабушкины и дедушкины книжки в бумажной обложке, ряды романов Колина Маккаллофа,[29]Джеффри Арчера[30]и прочая дребедень, а также книжки с картинками, которые родственники дарили им для меня, посвященные истории Новой Зеландии, ее животному миру. Здесь стояла и книга «Птицы» Буллера, с яркими иллюстрациями, которые я помнила с детства, с прекрасно сохранившимися вклейками, где были изображены птицы кокако и какапо, а еще книги, которые я читала дедушке вслух в его последние месяцы. Именно в этой библиотеке я открыла для себя книги, которые сделали из меня то, чем я теперь являюсь. Юной девочке-подростку нетрудно представить себе наш дом Торнфильд-холлом[31]или Вутеринг-хайтс,[32]и, разумеется, героиней везде была я сама, я грезила, что тоже когда-нибудь в жизни встречу великую, страстную любовь. И, может быть, именно в этой самой комнате меня постигло первое разочарование, а потом уже они пошли одно за другим.

Я поднялась наверх, побродила по спальням, бесцельно открывая дверцы шкафов и выдвигая ящики комодов, сама не понимая, чего я ищу. Возможно, хотелось еще раз посмотреть на все эти вещи, пока мои брезгливые тетушки не повыкидывали их отсюда, зорким оком высмотрев все, что стоит денег; остальное можно раздать беднякам или сжечь. В большей части шкафов хранилось то, что копилось здесь в течение шестидесяти лет: белье, полотенца, бесчисленные запасы оберточной бумаги, конверты. С самого дня своей свадьбы бабушка с дедушкой не выбрасывали ничего. Всякий раз, покупая новую вещь, старую они просто отодвигали на задний план: тут были старинные пылесосы, костюмы, а один шкаф был забит под завязку синими пижамами. В их комнате в шкафу висели дедушкины костюмы от Сэвилл Роу, совсем почти ненадеванные, и гора дамских шляпок изящнейших моделей, которые я тут же отнесла к себе в комнату.

Я попыталась навести хоть какой-то порядок: вытерла пыль между предметами и книгами, собрала, чтобы выбросить, старые газеты и журналы. На каждой горизонтальной поверхности что-то лежало: стопки книг на каминной полке, одежда на стульях. Оборвав на полуслове очередное ругательство по поводу царившего беспорядка, я вдруг подумала, что придет время, и кто-то будет делать то же самое и в моем доме и точно так же поразится количеству собранного мною за всю жизнь барахла.

Впрочем, скопидомкой я себя не считала. Коллекционер — вот подходящее слово. Я коллекционировала не только татуировки, но и старинную одежду, аксессуары, старинный фарфор, книги, ракушки, птичьи гнезда — это далеко не полный список. Целая стена моей спальни была увешана фотографиями татуированных циркачек прошлого. Они гордо смотрели прямо в объектив камеры, демонстрируя рисунки на теле, среди них были и красавицы, и простушки; у меня хранилось несколько рекламных плакатов, на которых художник изобразил их невероятно живописные, богато иллюстрированные тела и где вкратце излагались связанные с ними легенды. Вся моя квартирка тоже была битком набита всякой всячиной, все вертикальные площади увешаны, а горизонтальные уставлены предметами. Они окружали меня со всех сторон, среди них я чувствовала себя маленькой и защищенной. Страшно было подумать, что Роланд когда-нибудь возьмет и закроет свое ателье, и мне придется упаковывать эту прорву вещей и переезжать на новое место.

Рита, девушка, с которой я снимала эту квартиру на двоих, вечно жаловалась на беспорядок, но я-то знала, что именно это заставило ее влюбиться в квартиру с окнами прямо на порт и поселиться со мной. Нигде еще прежде она не чувствовала себя так уютно, как здесь. Она работала совсем рядом, в небольшом баре, где было кабаре, два вечера в неделю — прежде, еще в тридцатые, там был кинотеатр. Все остальное время она, похоже, спала. Небольшие деньги, которые Рита зарабатывала, она тратила на сигареты и чай, который пила непрерывно целыми чайниками. Воскресными вечерами мы с ней распивали бутылочку красного вина, и своим певучим голоском она рассказывала мне о происшествиях, случившихся в выходные. Кабаре было излюбленным местом художников, живущих возле порта студентов и юнцов, приходивших по вторникам из-за холмов пообщаться и потанцевать, одетых так же, как одевались их дедушки во время Второй мировой войны. Еще в нем любили бывать иностранные моряки, среди которых было много русских.

У Риты была роскошная белая кожа, и она лениво слонялась по квартире, полуприкрытая одним только шелковым кимоно, которое было почти всегда распахнуто. На спине у нее, от плеча до плеча, была татуировка в японском стиле: синие волны с белоснежными гребешками, в которых плещутся черные рыбки. Перед работой она стягивала свое роскошное тело корсетом; днем же, когда делать было нечего и можно было бездельничать вволю, Рита одевалась как официантка пятидесятых годов или роковая блондинка из фильмов Хичкока в туфлях на высоченных каблуках и тесном шерстяном костюме, с безупречно завитой прической.

После работы Рита порой кого-нибудь с собой приводила. Постоянного дружка у нее не было, и она приглашала «поклонников». Поклонники эти нередко оказывались перелетными птичками с корабля, стоящего в порту, и это ее прекрасно устраивало. Даже мне перепал однажды дружок из тех, кого она привела, посулив веселую вечеринку. Целую неделю длился наш роман с этим русским матросом, на толстом бицепсе которого было выколото сердце, пронзенное кинжалом, и с каплями крови из раны. Внизу было написано: «Татьяна». Однажды утром, когда мы лежали с ним в постели и слушали гудки пароходов, я спросила про нее.

— Она разбила мне сердце, — сказал он.

Слово «разбила» он произнес так, словно рубанул ножом, и больше про нее не сказал ни словечка.

Михаил со своим приятелем заглянул как-то и в ателье к Роланду, но тот наотрез отказался делать им традиционную наколку маори, которую им очень хотелось иметь. Когда он попытался объяснить, что ее нужно заслужить, они посмотрели на него так, будто он вешает им лапшу на уши, хотя не вполне понимали, зачем и почему. Они вышли на улицу и, остановившись на тротуаре напротив, сердито прокричали что-то по-русски.

— Твои дружки? — спросил Роланд.

По правде говоря, я была рада увидеть спину Михаила, а после этого случая Ритиных новых друзей старалась избегать. Поменяла простыни и забыла.

Сырость дождливого дня уже просачивалась в дом, поднимаясь из подвалов и проникая сквозь стены. Я даже чувствовала во рту ее вкус.