Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова

– Держись этой позиции.

И я позвал Сибирию.

Она отмерила половину кабинета крохотными каблуками и замерла в ожидании; лицо её ласкало лицо…Хозяина. То мне не понравилось. И Хозяин повелевал не забывать своё место и дело. Сибирия перевела взгляд на меня и равнодушно – почти куклой – улыбнулась.

Я протянул ей руку и увлёк к себе.

Гости находились в сопровождении семьи.

Ману (бойкая львица) и Ян (садист со стажем с малых лет) хохотали – то было слышно через стены – с моими сёстрами, делились планами с родителями и подтрунивали над вечно серьёзными братьями. И много пили. В свои молодые годы отказаться от угощения им было тяжко, а потому небалованные гости с лихвой погружались в игры управляющих.

Я в этот момент содрогался над чахлым тельцем, что топило лицо в распахнутой рубахе и пыталось впечатлить приятными вздохами, которые на деле оказывались подобием стона о замкнутые губы, ибо девочка допускала мысль, что нас могут услышать. Мне осточертело смотреть в печальные глаза, и я взвалил девочку на живот. Она плашмя ударилась о кабинетный стол. Рыжие кудри обвились вокруг кулака, а плоские шлепки сопровождали качание деревянных ножек. Единственного раза хватило, дабы навсегда запечатлеть для себя несколько истин: разговаривать, уговаривая, и целовать, замаливая.

Плата была принята.

Вечером Ян, Ману и Сибирия покинули резиденцию Солнца, обещая в скором времени вернуться для дальнейшего ведения дел.

Про эту сумасбродную троицу, однажды заявившуюся к нам на порог, можно было слагать легенды, ведь они оказались единственными вырвавшимися из пучины Полиса людьми. Тётка их, к слову, там и осталась: взращивать последующие поколения плутов и воров. Она не занимала важную должность, но по жизни была женщиной умной, а потому водила общение с некоторыми представителями управляющих (иначе: с Богами). Её слушали и уважали. И вот из-под крыла её выпорхнуло трио, пред которым чудом открылся весь мир. Они были амбициозны и сильны, а ещё бессовестны и потому счастливы.

Удивительно! беглецы из Полиса (их воспитанием и обучением определённо занимались) веселились и вели беседы на одном уровне с влиятельнейшими людьми в пантеоне небесных Богов, ведь клан Солнца обнимал и земли юга, и земли севера.

Но я признал троицу сумасшедшей. Они шли по головам, лебезили и ласкались, а когда надо – показывали оскал, рычали и кусались. Они делали историю.

– Ты дал название? – уточнил я месяцы спустя, глядя на уготованный фасад здания.

– Монастырь, – ответил Ян (уже не юнец, в отличие от первой беседы и только-только знакомства). В нём изменилось всё: лицо, повадки, мысли, манера разговора.

– Хорошо подумал? – переспросил я.

– Я шёл к тебе с этой мыслью, Гелиос.

Уверенности в молодом теле было хоть отбавляй…Я вздохнул и окончил:

– Тогда поздравляю. Добро пожаловать в пантеон Богов.

На некий срок общение наше прекратилось.

Я помогал семейным делам, а Ян внимал собственным. Вечера и разгуливающие на них всё больше распространялись о Монастыре, Боги всё больше восторгались явленному им. «Прекрасный урожай», – говорили одни, «Хороша кровь», – вторили следующие. «Этот Бог воскресил многовековые, когда-то рухнувшие традиции поклонения Нам», – вещали последние. И тогда же, помнится, начались религиозные войны. Религией обзывали малейшие движения и собрания (в то время, как действительными считались веры в Земных и Небесных богов). Возродилась умерщвлённая некогда традиция подношения кровью и телом (а кровь пускать Боги любили и будут любить – презренно; по причине всех выявленных некогда грехов, которыми пристыдили мирских). То знаменовало скорые бойни верующих за свои правды: сыны Земных Богов величали открытие Монастыря безрассудным кощунством, а явившегося Божка, принадлежащего к их пантеону, но явленного и признаваемого Небесными светилами, начертали убийцей законов, морали и истории; сыны Небесных Богов величали его величайшим, ибо он соединил две религии и позволил литься новым молитвам из сердец прибывающих послушниц. Но то было в начале. Хозяин Монастыря быстро сообразил и закрыл кричащие рты выдаваемым Монастырем провиантом. Недовольные позабыли о слагаемых истинах и, казалось бы, нерушимых устоях. Осталась гуща наслаждений. Остался крутящийся в бесконечной воронке порок.

А Ян…в какой-то момент позвал меня в Монастырь для, как выразился сам, «довольно приятного сюрприза». Кабинет (личный кабинет некогда мальца) уже был обставлен; не очень дорого, но очаровательно и показательно: мы сели на диван. Мой – назовём его деловой – партнёр уже научился угощать важных гостей выпивкой (хотя выбирать её не научился и двадцать лет спустя).

– Я везу с рек на западе нескольких соблазнительных дев! – объявил довольный голос. – И некоторые из них соблазнительны своей непорочностью. Попробуй. Девушки на западе, говорят, такие же, как и их местность: чрезмерно влажные и с густой растительностью.

И я с радостью принял подарок. И принимал раз за разом.

Вскоре же Ян подвёл к тому, что невинные цветы на рынке пользуются большим спросом, а потому отдавать всех дев на свете он не может.

– Это ведь никак не отразится на наших с тобой отношениях, Гелиос? – сердобольно вопрошал он (тогда я служил – ещё! – для него авторитетом). – Только скажи! Я беспокоюсь за бизнес, сам понимаешь. Но и дружба для меня на той же ступени.

– Всё в порядке, – успокаивал его я. – Довольно подарков! Отныне ты работаешь на себя и никого кроме. Ты возрос, мальчик, продолжай!

Спустя месяцы Ману вообразила, что прибывающих девочек следует показывать всех вместе и всем сразу (а не выводить каждую и каждому индивидуально): так родилось Шоу. Фееричное представление с танцами, песнями, куревом, алкоголем и многочисленными Богами, которые преодолевали мили (иногда и тысячные), дабы опробовать никем не тронутые создания или полакомиться лучшими с их земель. Богов подбивало, что публичный дом носил звание Монастыря – они находили то ироничным, остроумным и притягательным – и что послушницы в нём были доступны только им – Высшим. Самолюбие щекотала каждая из девочек, а в ответ этих девочек щекотали потные, плотные пальцы.

Монастырь начал ассоциироваться с достатком и порядком, с удовольствием и оправданным (а потому позволительным) пороком. Хотя…когда порок глушил или останавливал Бога?

Сибирия предпочла остаться в обслуживающих комнатах. Вести дела с бывшими друзьями не получалось – не хватало огня, ума и прыткости. Меня же не покидала мысль, что путь, которым изрезалась судьба Сибирии, был избран и подбит мной. Когда-то я мог отказаться, вразумить её. Его. Мог обойтись без глупого и абсолютно неуместного ехидства. Мог. Но не удержался и не сдержался. Решил воспользоваться моментом, а, как оказывается, правило «дают – бери» не всегда верно и не всегда приводит к положительному.

Это было начало. Это было становление. Это была история.

История, которая кажется нам далёкой, недосягаемой, воскрешаемой исключительно в памяти или древних фолиантах, оказывается реально действующим событием. История – это нечто происходящее в данным момент. История слагается нами, а прочие умы разносят её легендами и сказаниями. Историю творим мы сами, и имя ей начертано «Настоящее».