Загадка угрюмой земли - Сергей Сальников

проснуться, как он ему уже харчи горячие под нос ставит, разносолы всякие, и где он только добывал их?

– Что за начальство? Откуда? – спросил комбат ординарца, поглядывая на капитана Архипова.

Но контрразведчику, похоже, и дела не было до его забот, он лишь сосредоточенно вглядывался вдаль, прижав к глазам бинокль.

– Так что за начальство? – повторил комбат.

– Полковник какой-то да начальник Особого отдела дивизии, а с ними и капитан из дивизионной разведки и еще…

– Особый отдел, говоришь?..

Мокрецов еще раз взглянул на Архипова, но тот был невозмутим. И тогда Мокрецов тронул Архипова за локоть:

– Кхе… товарищ капитан, вы как? Со мной, на НП или…

Контрразведчик наконец оторвался от бинокля.

– На НП, говоришь? А мне-то зачем?! – искренне удивился Архипов. – Иди, комбат! И не дрейфь, все будет в ажуре!

– А я и не дрейфлю, чего мне дрейфить… – пробормотал Мокрецов. – Ну что же, пошли, Василий.

Они выбрались из окопа и тут же плюхнулись на горячие камни – протарахтела очередь и над головами просвистели пули.

«Крупнокалиберным садит, сволочь…»

– А ну, давай – перебежками! За мной! – Мокрецов вскочил и бросился к гряде валунов.

Ординарец не отставал.

«…два, три, четыре…»

– Ложись!!! – Они едва успели нырнуть на землю.

Вжик! Вжик! Вжик! Немецкий пулеметчик патронов не жалел, но это был его запоздалый акт. Выпрямившись за каменной грядой во весь рост, Мокрецов и ординарец, отряхнувшись от пыли, поспешили к батальонному НП.

– А ты чего такой веселый? – заметил комбат улыбающуюся физиономию ординарца.

– Да так, письмо от мамани получил!

– Да? Что пишет? – спросил комбат, а у самого заныло сердце. Он расстался с женой в первый же день войны, с тех пор от нее ни слуху.

– …я ее ругаю, а она нет, опять за свое! – уйдя с головой в свои грустные мысли, комбат пропустил ответ ординарца.

– Извини, ты о чем?

– Так о мамане я! Представляете, говорит, сон ей несколько ночей подряд снился – камни вокруг, деревья, цветы, а вместо земли – вода! Прямо как у нас здесь?! Так вот. Захотелось ей напиться, наклонилась она к воде, а из воды в отражении, значит, не себя, а меня видит! Вот чудная-то?! Я ей – это суеверие все. Бабушкины сказки! Ведь правда, товарищ капитан? А она – нет, плохой сон, и все тут. А как узнала, что вы меня к себе взяли, так сразу и успокоилась. Но опять двадцать пять! Говорит, это Господь услыхал ее молитвы! Переживает…

– А отец у тебя где? Братья, сестры?

– Не-а! Один я у нее… – Василий шел, жестикулируя. Курносый светлоглазый паренек с совсем еще детскими ямочками на щеках.

– Ты это… – не нашелся сразу что сказать комбат. – Смотри голову свою под пули не подставляй! А то живо писарем в полк отправлю!

– Не надо писарем, товарищ комбат! Я с таким трудом нашего военкома уговорил…

Под хлипким навесом из жердин, сгрудившись, стояли с биноклями в руках старшие офицеры. Подполковника Осинцева, начальника Особого отдела дивизии, комбат знал еще с момента своего появления в дивизии, а вот полковник был ему незнаком.

– Долго ходите, комбат! – сделал ему замечание командир полка майор Белых, тоже, видимо, не ожидавший нагрянувшего начальства.

Незнакомый полковник оборвал его:

– Представьте нас, майор!

– Слушаюсь! Капитан Мокрецов Иван Андриянович, командир 3-го батальона. А это – начальник Особого отдела 14-й армии полковник Николай Николаевич Клочев!

– Иван Андриянович… – сказал Клочев, и у комбата появилось на душе нехорошее предчувствие, не просто так по имени-отчеству к нему начальник армейской контрразведки обращается. – Доложите, пожалуйста, что у вас с этой высотой, – полковник Клочев кивнул на гору, занятую немцами.

«Ну, вот! Теперь ясно, откуда вежливость родом. То-то и капитан Архипов с утра в батальоне маячит…»

Комбат потупился, разглядывая свои пыльные сапоги, затем перевел взгляд на командира полка. У того на скулах напряглись желваки.

– Что же вы молчите, капитан?!

Комбат