Крылья экстаза - Барбара Картленд

И Тина молчала до тех пор, пока лакей не принес накидку и она не села в карету рядом с графом.

Но как только карета тронулась, девушка не выдержала и бросилась к нему на грудь, пряча лицо в складках его плаща.

— Что я могу… сказать?.. Какими словами… благодарить вас?! — рыдала она. — Кендрик не может… не может драться на дуэли… И в любом случае маркиз… не стал бы жалеть его…

— Маркиз действительно слывет одним из лучших стрелков во всей стране, — подтвердил граф.

— О нет! Нет! Тогда и вы не деритесь с ним!

— Увы, это необходимо.

— По он… он может… ранить вас.

— Это неизбежный риск в таких делах, но смею вам признаться, я не боюсь.

— Я понимаю, но… Я не имела права вовлекать вас в эту историю. Я виновата, что слишком испугалась за Кендрика. — Ах, если бы только она могла объяснить графу, что ее Кендрик — наследный принц Виденштайнский, то все сразу встало бы на свои места.

— Вы правы, он еще слишком юн, чтобы тягаться с де Садом, у которого мгновенная реакция, благодаря чему он почти всегда выходит победителем в такого рода делах.

— Но вы?..

— Остается надеяться, что у меня реакция еще лучше.

— О, еще раз — простите меня, простите! Я не смела просить вас о помощи… По когда вы появились… именно в тот ужасный момент… мне показалось, что вы посланы самим Богом помочь нам…

— Может быть, это именно так, — незаметно усмехнулся граф. — Когда я узнал, что этой ночью вы собираетесь к Па Пайве, то немедленно получил приглашение туда и сам. Словом, что бы ни случилось, все к лучшему.

— Но если… он ранит вас… я никогда не смогу простить себе…

— Не стоит думать о таких вещах, — остановил ее граф. — Лучше поверьте в то, что, поскольку маркиз действовал из зависти и злобы, добро и правда должны восторжествовать. Иными словами, дуэль эту должен выиграть я.

— Только об этом я буду молить Бога, молить всей душой, всем сердцем!

Грамон молча обнял девушку, и так в тишине они просидели всю оставшуюся до дома дорогу.

Прибыв на улицу Сент-Оноре, граф самолично взял у консьержа ключ и проводил девушку до лестничной площадки. Па ее приглашение зайти он тихо ответил:

— Идите-ка лучше спать, моя девочка. И попытайтесь ни о чем не думать, кроме того счастья, которым мы станем с вами наслаждаться завтра утром, рассматривая картины Лувра. — Тина молчала. — А я сейчас вернусь обратно, чтобы удостовериться, не ввязался ли ваш Вийерни в какую-нибудь новую историю, а заодно и сообщу все моим секундантам. Потом немного отдохну и…

— Как могу я выразить вам мою… признательность?

— Я думаю, что с этим надо повременить до завтра, — улыбнулся граф и медленно поцеловал по очереди обе ее ручки. — Спокойной ночи, моя несравненная любовь. Спи и помяни меня в своих молитвах.

От этих слов у Тины брызнули слезы, но, не успела она найти подходящих слов, которые выразили бы всю глубину ее чувств, граф растворился в сгустившейся темноте улицы.

Едва переступая потяжелевшими ногами. Тина поднялась по лестнице, ожидая, что за все ее прегрешения сейчас рухнет крыша и погребет под своими обломками весь сладостный мир ее мечтаний и надежд.

Тина сняла бальное платье и скинула туфельки — на большее у нее не хватило сил — и прилегла на кровать в ожидании того, что вот сейчас дверь раскроется и вернется наконец Кендрик. Мысль о том, как же они смогли попасть в столь неприятную ситуацию, не давала девушке покоя.

Ей казалось непростительным и жестоким то обстоятельство, что выпутываться из ужасного положения теперь придется не им самим, а другому, благородному и доброму человеку, к тому же совершенно не понимающему, почему молодой и здоровый Кендрик сам не может за себя постоять.

Но думать о том, что брат может быть ранен или даже убит на дуэли в Париже, было для Тины столь тягостно, что она предпочла раз и навсегда закрыть для себя эту тему. К тому же она слишком хорошо понимала, что окажись Кендрик даже победителем, вопрос о том, кто он такой, рано или поздно будет поднят в обществе — и придется на этот вопрос отвечать. Причем ответ надо будет держать не только здесь, в Париже, но и перед всем Виденштайнским двором, не говоря уже о родителях.

Что скажет о роли, которую играла во всей этой некрасивой истории она. Тина, эрцгерцогиня, страшно было даже представить. И теперь девушке оставалось только неподвижно лежать и горячо молиться о том, чтобы все закончилось хорошо, граф не был бы ранен, а брат — узнан.

По переживания за Грамона, которому предстояло столкнуться с самым метким стрелком Франции, мешали даже молитвам.

А если он будет убит? А если будет ранен и никогда не простит ей поведения, втянувшего его & столь гнусную и опасную дуэль?

Правда, через некоторое время Тина вспомнила, что счастья им с графом все равно не суждено, что все равно он должен забыть ее, а она, хоть и будет помнить его до конца дней своих, все равно должна вскоре покинуть Париж.

Словом, все казалось ужасным, отвратительным и тяжелым, не говоря уже о том, что Тина испытывала горячий стыд за свою беспомощность в деле, которое должно было бы быть разрешено не посторонним человеком, а ею самой.

Часы медленно шли, но только около четырех утра она услышала наконец стук входной двери, и в гостиную зашел брат.

Тина спрыгнула с постели и помчалась туда.

— Почему ты так поздно?! Что случилось?

Кендрик сбросил цилиндр и плащ и притянул к себе сестру.

— Все в порядке. Не мучай себя, хотя, признаюсь, сам я чертовски рад, что не мне придется стоять под пистолетами этого маркиза.

— Да, но это вынужден делать за тебя граф!

— Знаю, знаю — и весьма признателен.

— Я умоляла его спасти тебя, только поэтому…

— Конечно, ведь он от тебя без ума. Что, впрочем, не снимает с меня позора за то, что я послал вместо себя на дуэль другого человека. Но что мне оставалось делать?! — Последний вопрос прозвучал в его устах наивно и жалко, как у нашкодившего мальчишки.

— Вот и я все время думала об этом, — вздохнула Тина. — Действительно, драться с маркизом тебе категорически невозможно. Ранит ли тебя он или ты его, — скандал неминуем. А если будет скандал, то и папе неизбежно станет все известно.

— Ты думаешь, я сам всего этого не знаю? — взвился Кендрик. — Но сказать правду нет никакой возможности. Это позор.

— Тогда нам остается только молиться всей душой, чтобы дуэль закончилась бескровно — тогда вся история скоро забудется. Париж слишком большой город для таких мелочей.

Кендрик ничего не сказал, но по его лицу девушка видела, что на такой исход поединка он надеется мало.