Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания - Джошуа Фоер

Даже если все мы отданы на милость наших воспоминаний в вопросе становления нашей личности, нельзя сказать, что E.P. всего лишь бездушный голем. Несмотря на все его лишения, он все еще человек с уникальным видением мира, личность — и приятная, надо сказать. Да, вирус полностью стер все его воспоминания, но он не уничтожил начисто его индивидуальность. Осталось некое статическое «я», которое не способно развиваться и изменяться.

Мы пересекаем улицу и уходим от Беверли и Кэрол. Я впервые остаюсь наедине с E.P. Он не знает, кто я такой и зачем иду с ним рядом, но кажется, что он понимает, что у меня добрые намерения. E.P. смотрит на меня и сжимает губы, и я вижу, что он размышляет, что бы сказать. Я не пытаюсь нарушить молчание — напротив, позволяю ему затянуться, чтобы посмотреть, к чему приведет E.P. ощущение дискомфорта. Наверное, я надеюсь на мимолетное осознание того, как это странно выглядит — эта сценка без пролога. Но никакого осознания не происходит, или же E.P. не позволяет ему выплыть на поверхность. Я понимаю: он в ловушке экзистенциального кошмара, совершенно слепой в мире, который его окружает. Мне хочется помочь ему спастись, пусть даже на секунду. Хочется взять его за руку и встряхнуть. «У вас редкое расстройство памяти, — готов сказать я. — Последние 50 лет для вас потеряны. Меньше чем через минуту вы забудете, что мы с вами об этом говорили». Я представляю себе ужас, который нахлынет на него, — минутное прозрение, бесконечная пустота, которая разинет свою пасть перед ним и тут же закроет. А потом проезжающая машина или чирикнувшая птица затолкнет его обратно в раковину забвения. Но, конечно, я ничего этого не говорю.

«Мы уже далеко ушли», — произношу я и показываю, откуда мы пришли. Мы поворачиваемся и идем обратно по улице, название которой он не помнит, мимо приветствующих нас соседей, которых он не узнает, к дому, которого он не знает. У дома стоит машина с тонированными стеклами. Мы останавливаемся, чтобы взглянуть на наши отражения. Я спрашиваю E.P., что он видит. «Какого-то старика, — отвечает тот. — И все».

Мы с Эдом договорились о еще одной встрече перед его возвращением в Европу. Он хотел пересечься со мной в Центральном парке, где никогда прежде не бывал и куда считал необходимым наведаться во время путешествии по Америке. Рассмотрев голые ветви деревьев и спортсменов, совершавших дневную пробежку вдоль Резервуара, мы оказались в южной оконечности парка, через улицу от отеля Ritz-Carlton. Стоял мороз, дул пронизывающий ветер, и это совершенно не располагало к размышлениям и уж тем более к запоминанию.

Но, несмотря на это, Эд настоял, чтобы мы оставались на улице. Он вручил мне свою трость и играючи взобрался на один из больших камней на границе парка — очевидно, испытывая боль в своих пораженных хроническим артритом суставах. Окинув взглядом окрестности и отметив «идеальную величественность» этого места, Эд пригласил меня присоединиться к нему на вершине камня. Он пообещал за час обучить меня паре базовых техник запоминания. Трудно было представить, что мы смогли бы выдержать дольше на такой погоде.

«Должен тебя предупредить, — сказал Эд, осторожно усаживаясь и скрещивая ноги, — Ты быстро перейдешь от благоговейного уважения к людям с хорошей памятью к „а, это все дурацкие трюки“, — он замолчал и склонил голову к плечу, словно бы выжидая, не будет ли у меня как раз такой реакции. — И ты будешь не прав. Это просто одна из фаз, через которую придется пройти».

Он начал свой урок с самого главного принципа мнемоники — «вдумчивого кодирования». Наша память была создана не для нашего современного мира, объяснил он. Наша память — как и наше зрение, наши способности к языкам и прямохождению и все остальные биологические способности — эволюционировала в процессе естественного отбора в условиях, совершенно отличных от тех, в которых мы живем сегодня.

Большая часть эволюционных процессов, превративших примитивный мозг наших предшественников в мозг, который служит (иногда плохо) нам сегодня и благодаря которому мы говорим, мыслим символами и страдаем неврозами, произошла в плейстоцене — в эпоху, начавшуюся 1,8 млн лет назад и окончившуюся всего 10 000 лет назад. В тот период — а в некоторых изолированных местах такое происходит и в наше время — люди жили как охотники и собиратели, и потребности, связанные с таким образом жизни, сформировали мозг, который мы используем сегодня.

Любовь к сладкому и жирному отлично служила человеку в мире, где питание было редким и скудным, но в мире вездесущего фастфуда она только мешает. Так же и наша память не совсем адаптировалась к нашей информационной эре. Задачи, подобные тем, что мы решаем при помощи памяти в наши дни, не могли возникнуть в условиях, в которых эволюционировал наш мозг. Нашим предкам не требовалось запоминать номера телефонов, слово в слово помнить инструкции боссов, курс американской истории или (возможно, потому что они жили сравнительно небольшими устойчивыми группами) имена дюжин незнакомцев на коктейльной вечеринке.

Наши предки — гоминиды и древнейшие люди — помнили другие вещи: где найти еду и припасы; какие растения съедобны, а какие ядовиты; как дойти домой. Именно на эти способности памяти они полагались ежедневно, и именно это является фактором (или по крайней мере одним из факторов) того, что наша память эволюционировала: нужно было удовлетворять все эти потребности.

Все техники запоминания основываются на том факте, что наш мозг не всю информацию запоминает одинаково хорошо. Притом что все мы хорошо запоминаем зрительные образы (вспомните тест на узнавание фотографий), мы плохо удерживаем в памяти иные сведения, такие как большие группы слов или чисел. Суть мнемонических техник — в действии, которое синестет Ш. совершал подсознательно: в преобразовании тех видов воспоминаний, который наш мозг сохраняет с трудом, в те, для которых он был предназначен.

«Общая идея большинства техник запоминания в том, чтобы превратить любую скучную вещь, которую нужно запомнить, в нечто настолько яркое, удивительное и непохожее на все виденное ранее, что ее просто невозможно будет забыть, — объяснил Эд, дыханием согревая пальцы. — Вот что значит вдумчивое кодирование. Сейчас мы проделаем это со списком слов в качестве общего упражнения, чтобы усвоить технику. Потом ты сможешь применять ее на числах, игральных картах и уже позже — на сложных структурах. Собственно, когда мы с тобой закончим, ты будешь способен запомнить все, что захочешь».

Эд поведал, как недавно в Вене они с Лукасом отрывались до утра накануне очень важного экзамена, предстоявшего Лукасу. Домой они ввалились только на рассвете. «Лукас проснулся в полдень, молниеносно выучил все, что требовалось для экзамена, и сдал его, — рассказывал Эд. — Когда ты настолько эффективно запоминаешь информацию, так и хочется не морочиться чувством вины из-за невыученного материала вплоть до самого последнего момента. Лукас понял, что напрягаться — это крайне вульгарно».

Эд заправил свои кудряшки за уши и спросил меня, что мне хочется запомнить для начала, — Можем начать с запоминания чего-нибудь полезного, например, египетских фараонов или годов правления американских президентов, — предложил он, — Или, может, с поэмы времен романтизма? Если хочешь, можно взяться за геологические эпохи.