Сироты на продажу - Элен Мари Вайсман

Пия подумала о мутти, и глаза ее наполнились слезами. Ноги подкосились, и девочка тяжело опустилась на бордюр тротуара. Здания напротив, казалось, дрожали, как случается летом, когда от булыжных мостовых поднимается знойное марево. Только сейчас никакое не лето: стоит октябрь. И на улице дождь. Пия уронила голову на руки. На грудь словно опустился камень, горло саднило, будто она наглоталась битого стекла, в висках стучало. Пия закрыла глаза. Нужно отдохнуть. Всего минутку. Потом она пойдет дальше.

Вспомнив, что она ничего не ела со вчерашнего дня, если не считать куска хлеба, который она проглотила в квартире мертвой блондинки, Пия достала из кармана коричневый сверток и принялась грызть остатки хлеба. На этот раз он напоминал по вкусу бумагу, и зубы болели, пока Пия жевала. Когда девочка проглотила комок, ей показалось, что по горлу изнутри провели бритвой, но все равно откусила еще раз. Нужно подкрепить силы. Тут Пия снова зашлась надсадным кашлем. Она поднялась на ноги и перегнулась пополам, пытаясь сделать вдох. Накатила паника. Надо срочно поворачивать домой и вытащить Олли и Макса из ящика.

Наконец приступ кашля, за время которого Пия чуть не потеряла сознание, прошел, и она снова смогла дышать. Она подняла пальто мутти с тротуара и, шатаясь, пересекла улицу, чтобы обойти упавшего мужчину, после чего повернула к дому. У нее есть только банка сухой смеси, банка фасоли и остатки хлеба. Но пока хватит и этого. Когда она отдохнет, то снова отправится на поиски пищи. Возможно даже, что к тому времени кошмар уже закончится. Люди перестанут умирать, а живые начнут выходить из домов.

В каком-то смысле, направившись домой, она даже испытала облегчение. Теперь можно вынуть близнецов из тайника. Когда она представила, как напуганные малыши плачут в темном тесном подполе, сердце у нее сжалось. Простят ли они ее когда-нибудь? Запомнят ли пережитый кошмар? Пия постаралась ускорить шаг.

Потом что-то произошло — она даже сама не поняла, в чем дело. Ей показалось, что она упала, но нет: она по-прежнему стояла на ногах. Вот только улица вращалась вокруг нее, точно карусель. В конце концов Пия все-таки повалилась на землю — по ощущениям, очень медленно, — оцарапав щеку о камни и мелкий гравий. Вялые конечности охватила немощь, мышцы шеи свело спазмом, а легкие мучительно силились хлебнуть воздуха. Ужас овладел девочкой, а бешеное вращение продолжалось, в то время как Пия падала все глубже и глубже в темноту, внезапно сделавшись слепой, глухой и немой. Перед самым забытьем ее обожгла мысль, как отец найдет в подполе два окоченевших холодных тельца близнецов.

А потом окружающий мир перестал существовать.

Прижимая к себе младенцев, Бернис оглянулась на их мертвую мать и содрогнулась от ужаса. Разве глаза миссис Ланге были открыты, когда Бернис вошла в комнату? Неужели немка наблюдала за ней? «Не глупи», — приказала себе Бернис. Наверно, ей просто почудилось. Она вынесла близнецов из спальни и положила на узкую кровать в другой комнате, а сама закрыла окно и дверь спальни. Мальчики снова заплакали и задергали ножками.

Бернис сбросила пальто, кинула его на спинку стула и сорвала с бельевой веревки чистое махровое полотенце, подгузники и рубашечки. Быстро обмакнув полотенце в ведро с водой, женщина сняла с близнецов грязные подгузники и тщательно протерла попки. Малыши продолжали рыдать.

— Знаю, знаю, — приговаривала Бернис. — Вам холодно, страшно, вы проголодались. Сейчас все будет хорошо, потерпите.

Переодев детей, она села между ними на кровать, откинулась назад, прислонившись к стене, и придвинула к себе близнецов, по одному с каждой стороны. Расстегнув блузку, Бернис оттянула край нижней рубашки с оборками и подняла одного из мальчиков к набухшей груди. Младенец ткнулся носиком в ареолу, перестал плакать и принялся жадно пить. Сосок прорезала острая боль, и Бернис выгнула спину, пропуская воздух между зубами, а затем приложила другого младенца ко второй груди. Он тут же начал сосать. Через несколько секунд боль стала мерной, пульсирующей, а потом ослабла и почти пропала.

По щекам Бернис потекли слезы, она закрыла глаза, и новый приступ невыносимой тоски поглотил ее. Каждая частичка ее тела скорбела об Уоллисе, о его маленьком ротике, сосущем молоко, о мягких ручках сына, которые она держала во время кормления. Казалось, еще вчера она восхищалась его крошечными, безупречными ноготочками и розовой кожей, гладила пушистые волосики на макушке. А теперь он мертв. Он никогда больше не будет пить ее молоко. В грудь Бернис словно всадили острый нож.

Потом женщина подумала: питаются ли дети от матери на небесах? Что случится, когда они с сыном воссоединятся в Божьем царстве? Она молилась о том, чтобы этот день наступил как можно скорее, но тут страх перехватил ей горло. После смерти Уоллиса она столько раз проклинала Бога и чуть не убила себя. Теперь неизвестно, попадет ли она в рай. Нет, не нужно так думать. Только уверенность, что после смерти она снова увидит Уоллиса, позволяла ей сохранить рассудок.

Бернис потрясла гудящей от боли головой, чтобы отбросить мучительные мысли, открыла глаза и посмотрела на близнецов, страдая от того, что это не Уоллис, и в то же время с радостью кормя маленьких чужаков. Она спасала их от верной голодной смерти — дело, несомненно, богоугодное. Может быть, Господь и позволил ей заметить Пию на улице, чтобы потом Бернис нашла близнецов. Может, он дал ей шанс искупить грехи, доказать, что она хорошая христианка. Обычно Бернис не выносила разговоров о том, что всему есть своя причина. Почему, по какой такой причине ее мужа убили на войне выстрелом в голову? Ради чего заболел и умер Уоллис, невинное дитя? И все-таки иногда события, похоже, происходят не случайно. Возможно, ей предназначалось спасти этих малышей.

Близнецы стали сосать медленнее, сытое изнеможение одолело их, и они начали засыпать. Светлыми волосиками и бледной кожей они так напоминали Уоллиса, что Бернис испытала новый прилив страданий. В то же время ей доставляло огромное удовольствие пеленать и держать на руках малышей, касаться бархатистых щечек и нежного пушка на головках. Прекрасные дети, само совершенство; таким же был и Уоллис. Никто бы никогда не сказал, что они отпрыски немцев. Если честно, то в конкурсе на самого красивого младенца они могли бы посоревноваться с Уоллисом.

У Бернис никак не укладывалось в голове, как Пия могла бросить братьев. Даже если девчонка собиралась вернуться, она явно слишком юна и безответственна, чтобы должным образом заботиться о близнецах. И она доказала это, сунув их в подпол, не говоря уже о том, что бросила их одних в квартире — да еще в незапертой! Кто знает, что с ними случилось бы, не найди их Бернис вовремя? Потом ей пришла в голову другая мысль. Возможно, потеря матери и необходимость ухаживать за братьями оказались слишком тяжелым грузом для девочки. Возможно, она пережила нервный срыв и надеялась, что их не найдут, пока она не отойдет на достаточное расстояние от дома. Бернис слышала о мужьях, покидающих тяжелобольных жен, о матерях, бросающих детей при смерти, и о детях, которые не хотят ухаживать за обреченными родителями. Но у нее не укладывалось в голове, что можно бросить невинных младенцев. Какой бы ни была причина. С другой стороны, в такие времена все возможно. Город захватили иммигранты, и на улицах только и слышна чужеземная речь. Муж и ребенок Бернис умерли, инфлюэнца приобрела масштабы эпидемии и уничтожает жителей Филадельфии одного за другим. События вышли из-под контроля, и она, Бернис, не в силах что-либо изменить.