De Profundis - Эмманюэль Пиротт

Тишина густая, нарушаемая только хрустом замерзших листьев под ее шагами. Она знает, где Стелла и Джеки ставят силки, где они любят отдыхать и перекусывать. Дочь однажды уговорила ее пойти с ними. Но ночью все совсем другое… И Роксанна идет наугад, спотыкаясь о пни, натыкаясь на ветви. Ей хочется позвать дочь, но страшно нарушить почти сверхъестественный покой, окутавший ее. Она уже поднялась до середины холма и боится спуститься по противоположному склону, но все же идет вверх, к той огромной поляне, где можно увидеть иногда по утрам оленей и ланей, спокойных и внимательных, точно живые статуи в фантастическом парке. Она видела их мельком однажды, и это видение осталось с ней на много дней, принося чувство успокоения. Она вернулась туда некоторое время спустя, но поляна была пуста, печальна в тумане, и Роксанна даже усомнилась, что видела сказочных животных.

Вот и поляна, залитая холодным голубоватым светом. Роксанна села на пень. Ум ее в оцепенении, но не настолько, чтобы не видеть всей абсурдности ситуации. Она, рациональная, циничная, изгнана из своего дома незримой силой на поиски дочери, заблудившейся в лесу зимней ночью. Ни дать ни взять сказка Перро. Но даже если фантазия бросить свое чадо в лесу была не совсем чужда Роксанне, она этого не сделала, нет, не сделала, ее паршивка Стелла ушла сама. Вот только не бросала за собой камешки, которые позволили бы ей вернуться домой, никого не потревожив.

Роксанна подумала о Мехди. О том, какое у него было бы лицо, услышь он эту историю. Но черты Мехди расплывались, выражение ускользало. Впервые, с тех пор как Роксанна жила здесь, прежняя жизнь казалась ей едва реальной, такой далекой, словно речь шла о ком-то другом.

Взгляд Роксанны привлекает движущаяся точка вдали. Прямо напротив того места, где она сидит, на нее идет фигурка. Это Стелла. Это ее дочь идет к ней! Ее светлые волосы блестят в лунном свете; но походка ее неуверенна; она спотыкается, пошатывается. Роксанна вскакивает и бежит к Стелле. Она подхватывает ее, когда малышка уже падает. Роксанна кладет ее на землю; девочка без сознания; мать зовет ее, растирает, трясет, чтобы привести в себя, но тщетно. Тогда она взваливает ребенка на спину и спускается к дому.

Стелла проснулась глубокой ночью. Рядом с ней спала Роксанна. Девочка хотела подняться, но не смогла. Ей было холодно, хотелось пить; тело отяжелело, руки и ноги болели. Она долго смотрела на спящую мать. Что она ей расскажет? Скажет ли, что встретила в лесу людей? Отчаявшихся, бедных и несчастных людей, которые, однако, разделили с ней свой скудный ужин. Их было трое, отец, мать и их восемнадцатилетняя дочь, Мариза. Потеряв двух детей, они покинули Брюссель и попали в лагерь для беженцев. Но условия жизни там были такие скверные, что они ушли в поисках убежища в леса близ Намюра. Оттуда их выгнали военные, и они оказались здесь в разгар зимы. Стелле хотелось увести их к себе домой, устроить в двух из трех комнат, которыми никто не пользовался, приготовить им консервированные овощи из банок, штабелями стоявших в погребе, и немного сушеного мяса, запасов которого хватило бы накормить целую школу. Но она этого не сделала. Она даже не поговорила с ними, предпочтя свой язык жестов. Она покинула их, когда они уснули, прижавшись друг к другу, в маленькой альпинистской палатке, где нашлось местечко и ей. Она выскользнула наружу, как змейка, как гадкая девчонка. И вот она здесь, с матерью-наркоманкой, не знающей, что делать со своей жизнью, в большом, холодном и пустом доме, который слишком велик для них двоих.

Она подумала о том, кто следил за ними, наполняя воздух вокруг своим присутствием, сумрачным и тревожным. Она и его жалела, хотела что-нибудь для него сделать, вернуть ему покой. Но сейчас это вдруг показалось ей невозможным, выше ее сил. Изболевшаяся, с тяжелым сердцем, Стелла поймала себя на надежде, что это существо исчезнет. Оно не внушало ей больше сочувствия, которое она испытывала сначала; наоборот, оно только усиливало мрачность этого дома, придавая ему что-то поистине жуткое.

Стелла села и прислонилась к изголовью кровати. Роксанна громко дышала во сне. Девочка тихонько потрясла мать за плечо, и та, заворчав, проснулась. Она встала, вытерла уголки рта, откашлялась. Всклокоченные волосы обрамляли помятое лицо, одну щеку пересекали красные полосы, отпечатки складок простыни. Роксанна положила руку на лоб Стеллы.

– Ты вся горишь, – сказала она хрипло. – Пойду принесу термометр.

Роксанна поспешно вышла из комнаты. Ни единого материнского жеста не нашлось у нее для Стеллы, ни единого слова. Девочка думала, что с новой жизнью в этом доме у них возникнет тяга, взаимное желание обрести друг друга как мать и дочь. Но ничего такого не произошло. Наоборот, пропасть между ними только ширилась. Роксанна чахла здесь, она была теперь лишь тенью той женщины в красном платье, которую Стелла встретила в крематории, высокой и гордой, с трепещущими ноздрями, с глазами, воспламеняющими все вокруг своим черным огнем. Ее матери было бы лучше вернуться в Брюссель, встретить лицом к лицу безумие и смерть, ярость и отчаяние толп; Роксанна это знала, она могла вновь броситься в эту геенну и сгореть там.

Стелла всмотрелась в темноту спальни. Огонь угасал в камине, отбрасывая умирающие отсветы. Она прочистила горло.

– Уходи, – попросила она без враждебности. – Ты не должен быть здесь.

Она опустила глаза и глубоко вдохнула. Тяжесть давила на грудь. Надо было пойти до конца, сказать ему.

– Ты умер, – прошептала она.

Когда она подняла голову, рядом стояла Роксанна с термометром в руке; на лице ее был написан ужас.

– С кем ты разговариваешь? – спросила она.

– Сама знаешь.

Роксанна вздрогнула, с опаской огляделась вокруг, потом села. Не хватало только повестись на глупости маленькой фантазерки. Или поддаться собственному воображению, извращенному наркотиками и одиночеством. Они же абсолютно одни в этой окаянной хибаре. Безнадежно одни.

– Открой рот, – приказала она дочери.

Стелла повиновалась и сомкнула губы вокруг пластиковой трубочки. Они ждали, не сводя друг с друга глаз, пока аппарат не пискнул. Температура у Стеллы была около сорока. Роксанна дала ей привезенные с собой лекарства, заставила выпить побольше воды, подоткнула одеяло и ушла, сказав, чтобы та звала, если будет плохо.

Но когда Стелла, окоченевшая и дрожащая, закричала два часа спустя, Роксанна уже была пленницей ксинона, затерявшись в снах, полных ужаса.

Умер. Так сказала девочка? Как он мог умереть – и видеть, слышать, чувствовать, хотеть? Никто из людей, окончивших при нем свои дни, не вернулся. Там, «по ту сторону», ничего не было – ничто, отсутствие, небытие. А ведь он знал того молодого солдата, который позже, став философом, заявил: «Я мыслю, значит, существую»? Имя его теперь забылось. Но разве не установил этот мыслитель, что человек есть разум, а разуму, чтобы существовать, не нужно никакого места, никакой материальной сущности?

У него была другая жизнь до… до этого промежуточного состояния полуприсутствия в мире. Но если он умер, как вышло, что он сам об этом не знает? Нет, он, конечно, чувствовал себя непохожим на окружавших его живых. Он испытывал тяжесть времени, усталость от дней и ночей без конца. Порой он ощущал себя как некое незапамятное сознание, хранилище образов других жизней, прошлых, настоящих и будущих. Как некий платоновский интеллект, сущность в себе. Идея несколько помпезная и тщеславная, но правдоподобная. Ему всегда казалось, что он стар как мир. Древний разум, свободный от всякой материи. Бестелесный, да, конечно, он готов это признать… Но мертвый!