Служа другим. История врача-онколога, ставшего пациентом - Андрей Павленко

Я готовлю редко. Мое коронное блюдо – это жареная картошка. До сих пор никто в моем доме не может превзойти меня по качеству этого блюда, это то, что я действительно умею готовить. Этому меня научил мой отец, еще когда я был в первом классе. Сработало «правило 10 000 часов» – я стал профессионалом в этом. Жарить картошку – это мое.

Мясо – мое любимое блюдо, мне очень нравится стейк рибай и то, как его готовит моя супруга.

➧

Четвертый курс будет длиться как обычно. То есть, это инфузия – стандартная база препарата в течение 5 часов, а далее суточная инфузия 5-фторурацила, все это занимает около двух суток. Рестадирующая компьютерная томография будет через 3 недели после этого курса, и после нее уже станет ясно, как планировать дальнейшую тактику лечения.

Астенизация – психофизиологическое истощение.

Инфузия – введение в кровоток различных растворов.

Рестадирование – это окончательное стадирование опухолевого процесса после проведенной системной или локальной терапии (химиотерапии, лучевой терапии, радиойодтерапии или химиолучевой терапии) путем проведения радикального оперативного вмешательства или контрольного обследования (ПЭТ, ОФЭТ-КТ).

Надежда всех больных понятна. Все надеются, что их опухоль отреагирует на химию и уменьшится, уйдут метастазы, если они есть. Безусловно, эта надежда всегда присутствует у каждого человека в душе.

Очень сложно говорить с человеком, который пришел с такой надеждой, если мы не получили того результата, на который рассчитывали. Это всегда очень сложно – говорить о прогрессировании заболевания, о неэффективности этой схемы. Как правило, это означает, что оперативное лечение в этой ситуации может быть и лишено смысла. Но чтобы понимать дальнейшие перспективы, нужно знать четко статусы этой опухоли, то есть еще варианты иммунотерапии. Существуют специальные тесты, которые позволяют выявить определенные мутации, дающие возможность добавить в терапию какие-то таргетные препараты. То есть необходимо комплексное лечение. Например, возможно, проведение второй линии химиотерапии. Понятно, что вероятность ответа опухоли на вторую линию гораздо меньше, чем вероятность ответа на первую, но тем не менее шанс около 10–15 % существует. Но если мы говорим с вами об ответе при первой линии у 40–45 % больных, на вторую линию реагирует уже только 10–15 % пациентов, к сожалению.

Но не озвучить это тоже нельзя. Обычно мы говорим больному о том, что, возможно, ему будет показано проведение второй линии химиотерапии, что у нас еще есть несколько препаратов в резерве… Ведь никогда не знаешь, в какую группу попадет больной. Ну а вдруг? Больной должен сам решить, насколько он захочет проводить вторую линию химиотерапии. Если он владеет всей информацией, то он волен сам выбирать. Некоторые люди отказываются от проведения дальнейшей химиотерапии. Знаю таких людей, это их желание, их, скажем так, твердое решение, и здесь спорить, во‑первых, не надо, во‑вторых, бесполезно, потому что это решение человека. Но это решение должно быть принято после всеобъемлющего и профессионального информирования больного о его дальнейших возможностях.

Таргетные препараты – вещества, обладающие способностью блокировать рост и распространение клеток опухоли, при помощи воздействия на конкретные молекулы в них (так называемые «молекулярные мишени»), отвечающие за канцерогенез и рост опухоли. Этим таргетная терапия отличается от традиционной химиотерапии, направленной на торможение размножения всех быстро делящихся клеток.

Не могу сказать, что я себя сейчас очень плохо чувствую. Конечно, я чувствую себя хуже, чем до химии, и это нормально. Но я – молодой человек, сильный, поэтому, возможно, мне переносить это лечение проще. Есть люди, которые лежат после химии две недели, приходят на химиотерапию с плохими анализами, приходится готовиться.

Все переносят это по-разному, и поэтому понимание того, что альтернатива лечению, которое обладает эффективностью в 10–15 %, – возможность прожить столько, сколько осталось, но в нормальном соматическом статусе без последствий химиотерапии, – это то, что дает возможность принять взвешенное решение. Здравомыслящий человек сам волен выбирать между этими двумя вариантами и может отказаться от дальнейшей химиотерапии. Насколько это правильно – судить невозможно, каждый должен сам для себя решить, насколько это для него нужно. Понятно, что это решение может приниматься единолично или после совещания с родственниками и близкими.

Мой муж заразил меня уверенностью и силой, а вера и надежда никогда нас не оставляли. В нашей семье принято быть открытыми друг с другом, но мне меньше всего хотелось говорить о своих страхах с Андреем. Меня больше интересовал вопрос о плане лечения, возможных вариантах развития болезни, прогнозах и наших действиях в той или иной ситуации. Владеть информацией – значит быть готовым. Я считаю, что человеку, знающему свой диагноз, достаточно своих страхов, поэтому, чтобы не нагнетать ситуацию, я нашла для себя психологически комфортную схему, и по сей день она действует: ставлю перед собой микроцели и иду к ним. Например – пройти первый курс химиотерапии с наименьшими осложнениями и вовремя перейти ко второму. Врач-химиотерапевт давала рекомендации, мы им следовали, я целиком фокусировалась на этом. Однако без побочных явлений химиотерапии не обошлось. Мы справлялись с ними и шли дальше. Потом второй, третий курс и так до восьмого. Следом за химиотерапией – операция. После – реабилитация. Новая задача – стабилизировать вес. Начался подбор калорийных и легкоусвояемых продуктов с помощью врача-нутрициолога. Следующий этап – контрольное обследование. И когда ты ставишь себе вот такие микрозадачи, когда раскладываешь их на шажочки, то времени на дурные мысли не остается. Задачи были поставлены с самого начала, и мы шли к их реализации.

Из интервью Анны Павленко-Гегечкори Онкологическому информационному сервису ToBeWell

Мужчина – это человек, который способен ставить цели

Анна

Мы познакомились в операционной, в госпитале, в первый день моей работы. На тот момент я была студенткой медицинского колледжа и устроилась на работу санитарочкой в операционный блок. Как раз-таки в первый день моей работы за операционным столом я увидела Андрея Николаевича. Очень запомнилось, что хирургический костюм был ему велик размера на 3–4 и подкалывали его хирургической иглой. К сожалению, мы не могли видеть лиц друг друга, видели только глаза. Взгляды встретились, сошлись, полетели искры. С этого дня, собственно, и началась вся наша история.

Жили мы достаточно сложно. Когда первой дочери было два месяца, мы переехали из Краснодара в Санкт-Петербург. Вернее, это был Всеволожск. У нас была даже не квартира – бывшие бараки. Все было очень сложно. Андрей дежурил по 6–7–8 дежурств в месяц, после дежурств оставался еще работать. Денег у нас не было даже на электричку. Андрей, бывало, ездил зайцем, и я возила ему на работу еду, ездила вместе с младшей дочерью в коляске – тоже зайцем. В итоге нас высаживали не раз, но было даже интересно.