Суси-нуар. Занимательное муракамиедение - Дмитрий Коваленин

Память? Но потерявший память – счастлив, а они несчастны по определению.

Вконец отчаявшись, пользуюсь случаем и спрашиваю у самого Мураками. Ответ получаю такой:

– По крайней мере, в моих романах считайте, что «кокоро» – это нечто соединяющее память и человеческую теплоту.

– Хм… Похоже, на русском это все-таки душа, спасибо, – отвечаю я навскидку. И тут же опять утопаю в сомнениях. Все-таки у нас к душе (а особенно – к ее отсутствию) слишком свое, «христианутое» отношение. Да и вообще здесь же явно не о душе речь.Разве это наша душа решает, нести нам сегодня душу на исповедь или еще подождать?

Воля? Близко, но не тепло… Сами знаем, что вышло из «воли к власти». «Человеческой теплотой» там и не пахло.

Какое-то время мне мерещилось, будто «кокоро» – это старинное русское слово «ум». Который теряют, с которого сходят, которым крепки, которым умеют, который у всех и каждого то и дело «заходит за разум» и от которого все мы страсть как любим время от времени помучиться-пострадать. Непременный атрибут фольклора, главное действующее лицо тысяч пословиц и поговорок. Кого с ним (как и без него) только не встретишь! Просто не лексическая единица, а какой-то флюгер на ветру…

И все-таки – не то. Слишком «от ума». А что ж тогда «от сердца»?

Ведь «кокоро» – это, скорее, мироощущение. Когда ты вошел в гармонию с окружающим миром, умом и сердцем и наконец-то научился в нем жить. Каким бы трудным он ни был. Но который больше не хочется покидать.

В итоге вместо «кокоро» я расставил возвратные глаголы и фразеологизмы из ряда «своё я», «настоящее я» и т. п. И лишь когда без конкретных образов было уже совсем не обойтись – вставлял, по ситуации, «память» или «сердце». Также неплохо срабатывали замечательные русские выражения вроде «вышел из себя» (какая шикарная картина, представим только), «сам не свой», «сам по себе» и так далее.

Просто я понял: лучший способ перевести это слово – вообще его не переводить.

Сегодня японцы, в зависимости от обстановки, активно употребляют до четырех разных «я» (на самом деле их больше, хотя куда вежливее не «якать» вообще):

Так вот.

Вся «Трилогия Крысы плюс «Дэнс»» написана в интонации мужского дружелюбного БОКУ – в такой, знаете ли, «муракамской» интонации, ну вы меня понимаете… Сами японцы, обсуждая эти книги, так и говорят: «А помнишь, Боку с подругой на Хоккайдо приехал? Я чуть не помер на этом Повороте…» – или «А вы обратили внимание, как он женщин описывает? А как его Боку с девушками разговаривает? Наверно, и сам интересный мужчина. Что вы об этом думаете, Митя-сан?»

И вот тут начинается самое интересное. Еще в «Песне ветра» была замечательная фраза:

В «Стране Чудес» происходит дальнейшее расщепление сознания героя при общении с читателем.

Насладимся разницами температур. Герой-конвертор в Токио рассказывает нам о себе на всеобщем, «внешнем» – Ватаси. Читатель же Снов говорит о себе в интимно-доверительном Боку.

Таким образом, два героя существуют по-разному даже на уровне рассказчиков: «Внутреннее я» – и «внешнее я».

«Что делать с этим в русском языке?» – ужасался я и старался сохранить хотя бы принципиальную разницу интонаций этих друзей-антиподов, которые вечно о чем-то спорят…

Стоп. Где-то мы эту парочку спорщиков уже видели. Ну, точно. Да это же наши старые знакомые – Боку и Крыса, спорившие до хрипоты всю Трилогию.

Сравним:

«Все богатые – говнюки!» – кричит совсем еще юный Крыса в «Песне ветра». И отталкивает от себя этот несовершенный мир.

«Звери выносят забытое «я» (кокоро) за Стену, – морализаторствует Тень в «Конце Света». – Они вдыхают в себя человеческую память (кокоро) и выбрасывают ее во внешний мир. Точно грязь или пену, скопившиеся в Городе за ночь. А с приходом зимы умирают. Но убивает их не голод и не зимняя стужа. Они умирают от тяжести человеческих страстей (кокоро), которыми их нагружает Город. А с приходом весны рождаются новые звери. Столько же, сколько умерло. Детеныши подрастают, точно так же впитывают в себя людское «я» (кокоро), а потом умирают. Это – плата за совершенство. Ты хочешь совершенства такой ценой? За счет слабых и беззащитных, что покорно влачат свою ношу?.. И это ты считаешь правильным? Посмотри на все с этой стороны. Со стороны зверей, теней и обитателей Леса».

С кем же – и с чем – постоянно спорит главный герой каждого романа Мураками?

* * *

В «Охоте на овец» бестолковые, нескладные 60-е со скрипом закрывали свой занавес. С начала же 70-х в Японии начала кардинально меняться общественная атмосфера. Мораль послевоенного времени – «мы должны помогать бедным» – исказилась до абсурда и перестала привлекать массы. Как раз на эти годы приходятся попытки молодежи насильно изменить этот мир в сторону «гуманности» – студенты кидаются на ограждения военных баз, захватывают университеты и конфликтуют с полицией. Это не кончается ничем. В «Норвежском лесе» Мураками уже откровенно насмехается над «бунтарями», которые объявляют войну университету, а сами продолжают ходить на лекции. А в «Дэнсе» и вовсе откровенно признает: