Самая совершенная вещь на свете - Тим Беркхед

Описания этих экспериментов, по сегодняшним стандартам, в высшей степени расплывчаты и вряд ли убедительны – в немалой степени потому, что при небольшом количестве подробностей, приведенных там, невозможно точно уяснить, что именно эти исследователи делали и сколько яиц они подвергли испытанию.

Белопольский описал, как позднее он попросил коллегу Савву Михайловича Успенского провести то, что он называет «массовым экспериментом»: кайр, лишь недавно отложивших яйца, спугивали с гнездовых карнизов выстрелом. В ответ на выстрел, говорит Белопольский, яйца начали падать «дождем» – что вряд ли оказалось сюрпризом. Затем исследователи вернулись к тому же самому карнизу, когда яйца были близки к вылуплению потомства, и повторили эксперимент: ба-бах! «Так же сорвалась громадная масса птиц, но ни одного яйца не упало с карниза базара»{91}.

И опять о ценности этого «эксперимента» трудно судить из-за того, что приводится так мало подробностей. Однако Белопольский не стал обсуждать самую очевидную причину того факта, что во второй части эксперимента ни одно яйцо «не упало с карниза»: довольно очевидно, что все уязвимые яйца уже пропали, когда птиц спугнули с их недавно отложенных яиц первым выстрелом.

Примечательно, что в поисках объяснения этого очевидного эффекта Белопольский отметил, что по мере продолжения инкубации центр тяжести яйца кайры менялся так, что тупой конец яйца приподнимался над поверхностью скалы, на которой оно было отложено, чего не наблюдали в отношении яиц, которые насиживались в течение более короткого времени. Этот эффект – следствие того, что воздушная камера на тупом конце яйца увеличивается в размерах в ходе инкубации (см. об этом в главе 2). Из-за сдвига центра тяжести сильно насиженное яйцо катится по более короткой дуге, чем свежее, – и, следовательно, скатится с карниза с несколько меньшей вероятностью.

Белопольский предполагает, что это смещение центра тяжести – адаптивное приспособление, которое улучшает устойчивость яйца. Однако поскольку яйца всех видов птиц претерпевают подобное изменение независимо от их формы, это вряд ли будет приспособлением, а вероятнее – лишь следствием изменения центра тяжести. Но возможно, что в остроконечном яйце эффект проявляется более метко и, следовательно, улучшает его устойчивость.

Вывод русских биологов, согласно которому форма яиц кайры есть приспособление к гнездованию на карнизах, стал в значительной мере следствием их методов работы: хождения по гнездовым карнизам, ружейной пальбы в колонии и, как результат, создания паники среди насиживающих кайр. Если их не беспокоить, кайры почти никогда не бросают свои яйца без присмотра и редко делают это в панике. Лишь в присутствии людей или хищников вроде белых медведей и песцов возникает беспокойство, которое зачастую сопровождается значительными потерями яиц, когда они скатываются со скалы. Удивительно, что Белопольский и его коллеги вообще придерживались дарвинизма, учитывая, что в эволюционном учении в сталинской России господствовала ошибочная ламаркистская философия, так настойчиво провозглашаемая советским руководителем сельскохозяйственной науки Трофимом Лысенко[24]{92}.

Годы, затраченные Белопольским на исследование морских птиц, увенчались в итоге выходом в свет в 1957 г. солидного издания «Экология морских колониальных птиц Баренцова моря»; английское издание вышло в 1961 г. В 1970-е гг., когда я был аспирантом, книга Белопольского оставалась важным источником информации. Однако ее плохое оформление, крохотные рисунки, мутные фотографии, несколько сомнительный перевод и скверная тонкая бумага словно сговорились принизить научную ценность издания в моих глазах. Однако недавно, когда я ее перечитывал, мое мнение изменилось. Я понял, что в те времена наука делалась иначе и что достижения Белопольского были просто замечательными и значительно опережали исследования морских птиц, проводимые примерно в то же самое время в других странах. Среди самых поразительных вещей, которые я заметил, перечитывая его книгу, были, помимо биологических выводов, отрицательные комментарии автора о Лысенко и о советской политической системе.

Лишь покопавшись в прошлом Белопольского, я обнаружил причину этого. В 1949 г., в ходе так называемого Ленинградского дела, когда параноик Иосиф Сталин заподозрил высокопоставленных коллег-коммунистов в измене, были арестованы брат, жена и отец Белопольского. Ревнивый и подозрительный в отношении молодых коммунистов Ленинграда, Сталин сфабриковал против них политические и уголовные дела. Брат Белопольского, работавший начальником курорта для коммунистической элиты, был ложно обвинен в шпионаже в пользу Англии. Сталин расстрелял его. Три года спустя, в 1952 г., сам Белопольский попал под подозрение – возможно, был признан виновным автоматически и исключен из Коммунистической партии. Даже притом что статус Белопольского как национального героя экспедиции «Челюскина», казалось бы, мог дать ему политическую неприкосновенность, у системы был способ игнорировать это обстоятельство: вызванный в суд, он был вынужден подписать отказ от такой неприкосновенности. Лишившись, таким образом, своих привилегий, Белопольский был отправлен в ссылку в Новосибирскую область в Сибири (восточнее Омска и где-то в 500 км к северо-востоку от Астаны, столицы нынешнего Казахстана) на пять лет, и это власти посчитали легким приговором. Каково же было обвинение? Виновен в том, что был братом своего брата. К счастью, после смерти Сталина в 1953 г. Белопольского освободили и реабилитировали. В 1956 г. он основал биологическую станцию «Рыбачий» на Куршской косе на Балтике – постоянный стационар наблюдений за птицами на важном маршруте их сезонных миграций. Ученый умер в 1990 г. в возрасте восьмидесяти трех лет{93}.

Русские исследования формы яйца кайры не были окончательными. Свидетелями новой эры в исследовании кайр стали 1950-е годы. Она началась в 1956 г., когда швейцарский преподаватель биологии Беат Чанз совместно с коллегой по профессии и хранителем Музея естествознания в Берне, Швейцария, совершил трехнедельное путешествие на населенный морскими птицами остров Верей в Лофотенском архипелаге близ норвежского побережья. Чанз был очарован кайрами и, хотя ему было уже больше тридцати, решил вернуться в университет и выполнить научную работу об их поведении на соискание степени доктора философии. К сожалению, я ни разу не встречался с Чанзом, но меня заинтриговал тот факт, что кто-то из страны, где нет ни морских берегов, ни морских птиц, захотел избрать темой научной работы биологию кайр{94}.