Высокие отношения - Михаил Рагимов

— Что вы, уважаемый господин, — расплылся в подобострастной улыбке островной, тут же растеряв всю свою напыщенность, — как можно? Красть в городе дозволено лишь его гражданам! Я законы знаю!

— То-то же! — ухмыльнулся Роже, отпустив музыканта. И уточнив с высоты своего — В Сивере красть вообще нельзя. Пары монет не найдется, дядя? В помощь городской страже, так сказать?

— Безусловно, найдется! Мне что, пары монет жалко? Для городской стражи-то? — закивал фраер. — Совсем не жалко! Пары монет-то…

Роже величаво кивнул, протягивая руку за подношением.

Островной вдруг схватил его за глотку, сжал стальные пальцы, ломая хрящи и глуша любой звук, могущий вырваться из нутра стражника.

Огненная боль пронзила живот Роже. Раз, другой, третий… Огонь ворочался в кишках, пронзая насквозь…

Роже даже застонать не мог — пальцы островного сжимались все сильнее…

Всемилостивейшая темнота поглотила его сознание. Роже умер, не успев даже упасть в грязь.

Островитянин посмотрел на тело незадачливого вымогателя. Наклонился, вытер, скривившись, стилет о подкладку куртки убитого — единственное чистое место на одежде. Поправил чехол с арбалетом и двинулся дальше. Сожалея об одном — наглеца пришлось убить раньше, чем он подсказал верную дорогу. Проклятые загаженные лабиринты! Ничего, скоро Острова наведут порядок в этом крысином логове!

* * *

За время «циркового» отшельничества, Лукас, волей-неволей, видел весьма ограниченный набор лиц — Йорж, полдюжины циркачей, четыре циркачки да Мейви. Еще, конечно, звери! Но они, хоть и поумнее большинства, все же не совсем люди.

Выйдя сегодня в город, Изморозь с отвычки несколько ошалел от разнообразия лиц и красок! Да, соседи его тусклостью не отличались — заплата на заплате, вся палитра, три радуги сразу! Но все же, малость не то. А за сеточными стенами ждал настоящий размах!

Торг! Для приезжего ничего особенного в этом слове не звучало — ну торг и торг, ярмарка и ярмарка… Этим чужаки от сиверцев и отличались. Впрочем, пожив среди них полгода, особым желанием становиться местным, Лукас не горел. Уж извольте лишить столь сомнительного удовольствия!

Вокруг сновали сотни людей — сиверцы всех сословий — от нищих до отцов города, роскошно разодетые островитяне, приезжие купцы с охраной — самой разнообразной. Мелькнули даже несколько лиц цвета крепкого чая, напомнивших о Стефи…

Над бухтой и портом стол несмолкаемый гул — словно рой гигантских невидимых пчел висел меж твердью с хлябью и иной хлябью. Люди ругались и братались, проклинали и благословляли, торговались и признавались в искренних любви и ненависти. Кони ржали, коровы мычали, свиньи визжали и хрюкали. Птицы кудахтали, шипели и верещали. Одни только рыбы разевали зубастые пасти молча — за что Лукас был им безмерно благодарен

Немалую долю шума в общий гвалт добавляли и циркачи. Береговой табор выбрался в город практически всем составом, оставив в лагере от силы, пять человек — присматривать за добром, зверями негодными для выступлений, и бесполезными малолетками. Всех прочих детей давно уже запустили в людской переполошенный муравейник, дабы их крохотные, но на диво ловкие ручонки шарили по чужим карманам, переводя их содержимое из лично-собственнического в общественно-полезное.

Прибыв на припортовую площадь, где и происходил тот самый знаменитый Торг, циркачи распределились по округе, чтобы плотнее охватить жаждущих зрелищ. Ну и их карманы, разумеется!

Четыре импровизированные сцены из сдвоенных повозок, накрытых сверху щитами из досок, музыканты на каждом углу, жонглеры, чревовещатели, мечееды, глотающие клинки за раз (вместе с рукоятью!)…

Даже зловредного Торвальди вывели на показ! Медведя, разумеется, накормили до отвалу — отчего вожакам приходилось следить, дабы не вступить в свежее дерьмо высокой вонючести, напялили крепкий намордник…

Торвальди смешно ковылял на задних лапах, приседал, размахивал передними лапами, иногда попадая в такт примитивной музыке — два музыканта колотили в бубны, третий так и норовил порвать барабан, отчаянно лупя покрышку палочками.

Вокруг медведя вилась полуголая Мейви, вся одежда которой состояла из полупрозрачной драной мужской рубашки, расстегнутой почти до пояса, короткой юбки до середины бедра, да колгот из мелкой, тюлечной сетки. Ту сеть Лукас стоически вымачивал и полоскал в нескольких водах, удаляя просоленность — иначе ноги голубоволосой актрисы, покрылись бы язвами, чего Изморози не хотелось. Нравились ему те ноги. Вместе с владелицей.

Вместе с девушкой вились еще две компаньонки, одетых так же скудно. Пронзительно холодный ветер прорывался сквозь дома, проходился по площади ледяным хвостом… Оттого девушки и плясали без остановки, не желая замерзать и покрываться противной мелкой «гусиной кожей». Та товарный вид попортит!

Рядом с Мейви вились моряки, а вокруг моряков — карманники всех возрастов. Циркачки призывно изгибались, похотливо улыбались славным мореходам. Те глотали слюну и тянули грубые лапы, а из их карманов пропадали ценности. Все были заняты, все были при деле.

Лукас волею Йоржа оказался за «аскари» — просильщика — бегал вдоль зрителей с шапкой, собирая медяки. Изморозь косился на Мейви, и на повозки, где игралась одна из самых обычнейших и простецких пьесок, из тех, что не имеют особого смысла, но от которых без ума простонародье.

Кидали вяло, зачастую лишь после угрожающих гримас. Но в целом, выходило не так уж и плохо — шапка тяжелела с каждой минутой. Начали даже мелькать мысли об определенной выгодности подобного творчества.

Взгляд Лукаса зацепился за островитянина. Чуть ли не один из тамошних дожей! Серебро с золотом так и блестит — аж глазам больно. За ним — шестеро охранников — рожи угрюмые, шрамами исполосованные. Надо же, не побрезговали, пришли поглазеть…

Островитяне смотрели, как танцуют девчонки. Улыбались, переговаривались о чем-то на своем, не сильно понятном языке. А потом вытащили вдруг свои короткие широкие мечи и начали рубить.

* * *

В дверь снова постучали. Хото сел на постель — получилось беззвучно, тот, кто за дверью не насторожится от легкого скрипа рассохшихся досок.

Снова стук.

— Да спит он… — проговорил кто-то шепотом, — нажрался, и дрыхнет. Стучи, не стучи.

— Открывай, — скомандовал кто-то другой. — Похер как!

Высота, подобрав с пола саблю, с интересом наблюдал, как тонкий клинок ножа, войдя в щель между дверью и косяком, пытается скинуть засов, бессмысленно тыкаясь в накрепко прибитые защитные планочки, прикрывающие засов — придумка специально на такой случай.

— Не выходит, — прошептал первый невидимка, в четвертый раз повторив бесплодную попытку.

— Ну что ж, раз не выходит, то надо входить иначе…

— Стой! — заорал Хото, узнав второго говорящего. — Хватит ломать мою дверь, сейчас открою!

Высота спрыгнул с кровати, подшагнул, сбросил засов, распахнул дверь. Выругался удивленно.

Оба, и Дюссак, и его подручный, выглядели так, словно вырвались из бойни…

Дюссак вытер беретом кровь, текущую из рассеченной брови, швырнул его в угол:

— Собирайся, стенолаз. У нас беда.

Глава 10

Пожар в наводнение

Дюссак присел на колченогую табуретку, не выпуская короткий абордажный катласс из рук. Его помощник, высокий широкоплечий стражник с длинным шрамом через левую щеку закрыл дверь, накинув хитрый засовчик, подпер собою стену, закрыл глаза и будто в сон провалился.

Хото натянул штаны, накинул рубаху, провел ладонью по лицу, сгоняя остатки сна.

— А теперь рассказывай. Желательно с подробностями. Что в городе гвалт и суета, понятно и так. Но не медузить, ладно? И на пол мне крови не наляпай, мухи налетят.

Дюссак криво улыбнулся:

— В воздухе витал страшный дух праздника, все верно. Если с подробностями, но не расплываться соплей… Караван причалил, начал торговлю. Ну, как начал — продолжил. Так-то они и не прекращали, сразу как в бухту вошли, сразу, с торгашами, кто на буксирах-помогалах в море вышел, половину раскидали. Хоть и запрещено, а всем насрать.

— Сиверцы. Вам всегда насрать на все, кроме денег, — хмуро протянул Высота, сплюнул. Плевок шлепнулся на пол, на четверть ногтя не достав сапог спящего подручного. Тот на миг приоткрыл глаза, посмотрел устало на стенолаза, выдохнул, снова погрузился в дрему. — Вас даже если раком поставить да без мыла уестествлять, и то об одном барыше думать будете?

— А как иначе-то⁈ — очень искренне удивился Дюссак, разведя руками. — Вдруг денежкой фальшивой заплатит — получится сплошное изнасилование, а не коммерция!

— Занятный город… — Хото огляделся, зашарил под кроватью — но под руку попадались только пустые кувшинчики… — Как вы тут живете?