Намотало - Вероника Капустина

На Лёню я однажды здорово накричал. Нет, не из-за соло на трубе, тогда я просто вышел. А это было нечто аморфное, извилистое, болотистое. Как потом оказалось, хорошая группа, люди понимающие говорили мне, что она очень даже котируется. Это я ещё вытерпел. Но когда началось техно, мне показалось, что к голове моей приладили насос, но воздух качают не туда (тоже та ещё была бы пытка, между прочим), а оттуда. И я, уже почти без воздуха, почти без сознания, колотил-таки в дверь Лёниной комнаты и кричал: «Замолчи!», потому что, к моему ужасу, сын теперь ассоциировался у меня с этими звуками, как, в общем-то, и правда милая женщина-музыковед — с Вагнером. Лёня вышел, посмотрел на меня и сказал: «Ты болен. Ты полечись что ли». Никто никогда не смотрел на меня с таким презрением, даже преподаватель политэкономии на выпускном экзамене.

Лёня неправ. Я не болен. У меня просто нет родителей, нет и человека, который заменил бы мне их, но об этом я не буду, не буду. В общем, мне нечем защититься от воинствующей лжи и фальши. От музыки, например. Вот и все мои на сегодняшний день проблемы.

Видимо, я тогда чем-то отравился. Неприятно вспоминать пирожные, принесённые аспиранткой по случаю удачной сдачи кандидатского минимума, бледно-зелёный масляный крем. Уже в метро было очень плохо. Пришлось попросить кого-то уступить место — сами ещё не уступают, и я всегда радовался этому, только не в тот день. Я подошёл к своей двери, обливаясь холодным потом, и, собрав волю в кулак, ткнул ключом в замочную скважину. Ну почему именно сегодня? Иногда Лёня забывает вынуть ключ изнутри. Или он нарочно запирается… Неважно, неважно… Сегодня забыл… Звонить… Надавить и держать… Музыка не гремит из-за двери, значит, наушники, а это ещё хуже. Он меня не услышит. Дальше я помню, что пытаюсь, чтобы не так высоко было падать, сползти по стене, сесть у двери, но не успеваю, видимо, сесть…

Дальше мне всё рассказывали. Как, слава богу, пришла Дина, а не соседи, которые вызвали бы скорую. Как она колотила в дверь ногами, и, в конце концов, ритм взял своё, пробился в наушники. Как она орала на Лёню и уже на этот ор сбежались соседи и не знали, для кого вызывать скорую, но тут она сразу взяла себя в руки, сказала, что у меня «бывает» и что скорой не надо. Как они с Лёней затащили меня в квартиру и часа два бегали с тазиками, мокрыми полотенцами, валокардином и ещё чем-то. А я всё это время был «во власти музыки». Видимо, она и там есть, если на подступах её так много. И выключить действительно невозможно. Похожа на техно, а ещё — на миг, пережитый каждым столько раз в советском кинотеатре: после киножурнала, непосредственно перед фильмом, на экране появлялся колючий моток ломаных чёрных линий, и раздавалось несколько скрежещущих звуков. Не от того ли так радостен был потом переход к цветному, нормальному, пусть и советскому кино. Потому что терпеть это долго невозможно. И я бы не вытерпел, но меня вдруг поддержала какая-то фраза, а какая, какая — я сразу забуду, когда проснусь и удивлюсь… Что это такое — «а я проснусь и удивлюсь», почему это так сказано, откуда это? Не помню. И ту фразу забыл, когда очнулся от обморока весь в испарине и удивился, услышав за окном обрывок чужого разговора, и когда стал меня колотить озноб. Да, обыкновенное сильное пищевое отравление.

Лёня, оставленный Диной дежурить около меня, совершенно не знает, что делать. Он растерянно сидит и смотрит прямо перед собой. «Лёня», — говорю я, и чувствую, что от этих звуков мне легче. А Дина хотела назвать его Серёжей. Но я позаботился о себе заранее, я настоял…

— Пап, я эту песню знаю.

— Какую?

— Ну, ты тут пел…

— Я пел? — я слишком слаб, чтобы удивиться, но удивляюсь.

— Ну не пел… Ты типа первую строчку повторял всё время. Это «сентиментальный рок» называется. А группа, кстати, неплохая. Там у них ещё другая есть песня, про питерских котов…

Я вспомнил тут же. Вспомнил первую строчку. «Ты мне не скажешь ничего». Попытался было дальше: что-то про слонов, лодки, бетель, там сложно, сложно, и я сейчас не буду, не буду припоминать. Но женский голос помню. Ты мне не скажешь ничего — что может быть отраднее для запутавшегося, потерянного, ослабевшего человека, чем разрешение ничего не говорить. А что музыка — так это не музыка, это я сам так звучу, это я такой незамысловатый, и если песенка фальшивит, то это я сам себе так вру и готов верить. Это мне по размеру, это моё.

— Пап, — Лёня чувствует себя виноватым и готов для меня на всё, даже рассказать что-нибудь о себе, — пап, я собираюсь на гитаре учиться. Я уже договорился. И не так дорого, — улыбается он. — Учитель — настоящий, ну, профессионал. Круто, правда? Представляешь, он с Карлосом Сантаной был знаком! Сантана ему диск свой подарил, там «Мария Мария»…

Слава богу. Послушался.

— Пап, — милость Лёни не знает границ. — Хочешь, я тебе поставлю? Негромко, не бойся.

— Нет, мы с ней уже не помиримся…

— С кем?

— А? Да нет, это я так.

Я лежу, меня уже не знобит и почти не тошнит. За окном работает экскаватор, меняют трубы. Мне не мешает. Дина и Лёня ужинают на кухне. Я думать не могу о еде. Они переговариваются.

— Чайник потёк. Да, смотри-ка, Лёнька, здесь дырка. Всё вылилось на плиту. Мусор пойдёшь выносить, его тоже выброси. Придётся пока в кастрюльке…

— Ладно.

Я согласен. На какую угодно скуку. На пыльный пустырь. С кухонным полотенцем и прохудившимся чайником. И лично мне можете даже ничего не говорить. Разговаривайте между собой — я буду слушать.

Вот так они все ходили и ходили по дачному поселку втроем и искали кота. Аля и Лиля — впереди, она — на несколько шагов отставала. Если бы она с детства не проводила здесь лето, не была знакома всей округе, ее, наверно, приняли бы за двоюродную тетю или гувернантку какую-нибудь, — так она была непохожа на этих лунных светлоглазых девочек, вернее, конечно, они на нее. А между тем, это были ее дочки, Аля и Лиля, восьми и шести лет. Все это напоминало вот что: электричка, по вагону идет чеченского или цыганского вида женщина с белокурым ребенком и ноет:

— Сами мы люди нездешние…

Полосатый кот был взят в семью подростком, этим же летом, и больше не для детей, а для нее. Девочки же были так самодостаточны, что казалось, им больше вообще ничего не нужно, у них все есть. Ей, конечно, чего-то не хватало, но она всегда больше любила собак. Кот прижился.

Пропал он три дня назад. Два дня просто нервно ждали, а на третий, по настоянию Али, пошли искать, и теперь прочесывали поселок с занудной методичностью отчаявшихся. Может быть, ждали бы и дольше, но уходили последние дни августа, и послезавтра Але было уже в школу, — значит, они уезжали в город.

Первой к очередной соседке подходила Лиля и за какие-то несколько секунд готовила почву для отставших матери и сестры. Этот холодновато-зеленый, очень ясный взгляд погружал в подобие транса: хотелось долго и обстоятельно отвечать девочке, рассказать все, что знаешь «по этому делу», и даже больше. Вопрос задавался негромко, но внятно, с прекрасным плавным звуком вместо «р», который на письме мы затруднились бы передать: