Противостояние - Юлиан Семенов

— Все ж глаз нужен, — ответил Жуков. — Начинайте вы, а я еще маленько с ними порыскаю.

Соседка по этажу, Щукина Вера Даниловна, говорила очень медленно, хотя весь ее облик — поджарость, цыганистость, некоторая угловатость, придававшая ей особый шарм, — предполагал, наоборот, стремительность и резкость в оценках.

Костенко слушал ее, прикрыв глаза рукой.

— Мне кажется, Петрова чем-то изнутри необыкновенно замучена. Вы намерены спросить — «чем»? Не знаю. Быть может, мечтами. Она производит впечатление мечтательницы. В ней причем странно сочетались мечтательность и невероятная жестокость: она могла ответить, как отбрить, — какое-то воистину мужское начало. Странно, да? Она очень медлительна в движении, по лестнице поднимается долго, но не из-за одышки, а потому, что может полчаса смотреть в окно. Я замечала — остановится и смотрит, особенно ранней осенью…

— Это было постоянно? Или до того времени, пока она не встретила Милинко?

— Милинко? Кто это? — удивилась Щукина.

— Ее приятель.

— А разве он Милинко? Впрочем, я как-то не интересовалась, — женщина засмеялась чему-то, потом заключила: — «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей врагу не отдадим…» Пусть ко мне только не лезут, я…

— Напрасно объясняете, я вас понял, двадцать копеек, верно читаете чужие мысли. Но вас не удивило, что соседки уж как полгода нет дома?

— А меня это как-то не занимало… Однажды она мне сказала: «Мечтаю уехать из этого холода, на море, к теплу». Я ответила, что на море в декабре начинается дождь, промозглый ветер, еще хуже, чем мороз.

— Ну, все-таки ощущение того, что поблизости есть теплое море и оно не замерзает, как-то обнадеживает, — заметил Костенко.

— Не знаю… Лучше долго мечтать о прекрасном и потом получить, чем быть все время подле и не видеть толком… Люди Черноморского побережья не знают моря и не понимают тепла — для них это быт.

— Простите, вы кто по профессии?

— Странно, я ждала именно этого вопроса… Я биолог. А вы — следователь?

— Сыщик.

— Есть разница?

— Не притворяйтесь, тоже, верно, смотрите «Следствие ведут знатоки», разницу между сыщиком и Знаменским понимаете.

— У меня нет телевизора, я продала его три года назад, — ответила Щукина, и Костенко только сейчас до конца понял, как она красива.

— Давайте вернемся к моему вопросу, — не выдержав взгляда женщины, сказал Костенко, чувствуя, что говорить с нею ему приятно, но трудно. — Что вы знаете об ее приятеле?

— Ничего. Безлик, вполне надежен, хваткая походка, идет, как загребает. Но, по-моему, его иначе звали… Я, однако же, лишь раз слыхала, как она к нему обратилась… По-моему, Гришин. Почему вы назвали фамилию Милинко?

— Его звали Гриша…

— Да? Но мне показалось, что она называла его по фамилии, очень почтительно, на «вы».

— Он часто бывал у нее?

— Нет. Я его видела раза четыре, один раз рано утром. Обычно он приходил к ней поздно, ночью уже.

— Тихо у них было?

— Как на кладбище.

— Гости?

— Крайне редко.

— А кто?

— Мужчины.

— Они вам запомнились?

— Нет.

— Почему?

— Очень были похожие на Гришу.

— Чем именно?

— Безлики. И тихи.

— А когда приходили?

— Вечером.

— А середина октября? Прошлого года? Шестнадцатое или семнадцатое…

— Что должно было случиться в эти дни?

— Шум у Петровой.

— Не помню. А почему именно в эти дни там должен быть шум?

— Потому что в один из этих дней убили человека. И разрубили топором на куски.

Щукина съежилась, отодвинулась в глубину кресла, зрачки ее расширились, глаза потемнели.

— Однажды — только я не помню когда — у них вдруг запели, я это только сейчас вспомнила. Я не помню когда, не помню что, но пел мужчина.

— А что пел тот мужчина? Вы же запомнили песню, вы ее наверняка запомнили…

— Да, я ее запомнила, только сейчас вылетело из головы, но я припомню, погодите. «Я спросил у ясеня» — вот что пел мужчина…

В коридоре угрозыска Костенко ждала молоденькая, большеглазая, с пепельными волосами девушка. «Чудо что за девушка, — подумал он. — Если б я был несчастным человеком в браке и если бы Маня хоть в малости меня чем-нибудь ущемила, сразу бы на такой Гретхен женился, ей-богу, прелестная Дюймовочка, просто сил нет…»

— Что у вас? — спросил Костенко. — Коньки похитили? Соперники под вашим окном сломали тополь?

— Я из газеты, — ответила девушка. Голос у нее был хрипловатый, низкий, что делало ее еще более нежной какой-то.

— Ах, вы из газеты?! Ну тогда на ходу неловко разговаривать, зайдем в буфет.

— Я у вас много времени не отниму…

— Жаль. Как всякий лентяй, я обожаю, когда мне мешают работать и отнимают много времени. Особенно такая прекрасная Дюймовочка, как вы.

— Дюймовочками бывают до шести лет, — ответила девушка, — а мне двадцать четыре, и зовут меня Кира Королева.

— Красивое созвучие. Костенко. Владислав… Увы, вынужден добавить — Николаевич. Седина обязывает.

— Седина — лучшее украшение мужчины. Мы тоже стали торопиться с сединой. Видите? — она склонила голову, и тяжелая грива волос шипуче обвалилась на ее маленькое плечо. — Как будто от страданий, — засмеялась девушка. — Ранняя седина — это очень достойно.

— Ну-ну, — согласился Костенко, пропуская Киру в буфет.

Заметив его, офицеры поднялись. Костенко несколько растерялся от эдакого флотского фасона, пожал плечами, не решился сказать «садитесь, пожалуйста», сделал руками какой-то странный жест — так на улице драчунов разводят, — его, однако, поняли, сели.

— Ох, какой вы большой начальник, — сказала Кира, — а я и не знала.

— Да уж такой начальник, что дальше некуда, вот-вот голову свернут…

— Зато всласть пожили, разве нет? — усмехнулась Кира Королева.

Костенко согласно кивнул, подвел ее к буфету:

— Выбирайте.

— Было б что. Сыр и кофе.

— Тут пирожные очень вкусны. Хотите?

— А фигура?

— Завтра попьете чай без сахара.

— Ладно, уговорили, долго ли нас уговорить? — И снова засмеялась низким смехом, который так понравился Костенко, и она, конечно же, заметила, что ему это понравилось.