Дядюшкин сон - Федор Достоевский

И при одной этой мысли ею овладело бешенство, непредвещавшее ничего счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своемместе от нетерпения. Лошади мчали ее во всю прыть.

Карета летела. Мы сказали уже, что в голове МарьиАлександровны еще утром, в то время когда она гонялась за князем по городу,блеснула гениальная мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Ночитатель уже знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и, какможно скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно процветалблаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну все более иболее находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это бывает даже с настоящимигероями, именно в то время, когда они достигают цели. Какой-то инстинктподсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове. «А уж раз в деревне, –рассуждала она, – так тут хоть весь город вверх ногами!» Конечно, и в деревненельзя было терять времени. Все могло случиться, все, решительно все, хотя мы,конечно, не верим слухам, распространенным впоследствии про мою героиню еезлоумышленниками, что она в эту минуту боялась даже полиции. Одним словом, онавидела, что надо как можно скорее обвенчать Зину с князем. Средства же были подруками. Обвенчать мог на дому и деревенский священник. Можно было обвенчатьдаже послезавтра; в самом крайнем случае даже и завтра. Ведь бывали же свадьбы,которые в два часа обделывались! Князю представить эту поспешность, этоотсутствие всяких праздников, сговоров, девичников за необходимое comme ilfaut; внушить ему, что это будет приличнее, грандиознее. Наконец, можно быловсе выставить как романическое приключение и затронуть таким образом самуючувствительную струну в сердце князя. В крайнем случае можно даже и напоить егоили, еще лучше, держать его постоянно пьяным. А потом, что бы ни случилось,Зина все-таки будет княгиней! Если же не обойдется потом без скандалу,например, хоть в Петербурге или в Москве, где у князя были родные, то и тутбыло свое утешение. Во-первых, все это еще впереди; а во-вторых, МарьяАлександровна верила, что в высшем обществе почти никогда не обходится безскандалу, особенно в делах свадебных; что это даже в тоне, хотя скандалывысшего общества, по ее понятиям, должны быть всегда какие-нибудь особенные,грандиозные, что-нибудь вроде «Монте-Кристо» или «Mйmoires du Diable».[47] Что,наконец, стоило только показаться в высшем обществе Зине, а маменьке поддержатьее, то все, решительно все, будут в ту же минуту побеждены и что никто из всехэтих графинь и княгинь не в состоянии будет выдержать той мордасовскойголовомойки, которую способна задать им одна Марья Александровна, всем вместеили поодиночке. Вследствие всех этих соображений Марья Александровна и летелатеперь в свое поместье за Афанасьем Матвеевичем, в котором, по ее расчету,предстояла теперь необходимая надобность. Действительно: вести князя в деревнюзначило везти его к Афанасию Матвеичу, с которым князь, может быть, и незахотел бы знакомиться. Если же сам Афанасий Матвеич произнесет приглашение,тогда дело принимало совсем другой вид. К тому же явление пожилого и сановитогоотца семейства, в белом галстуке и во фраке, со шляпой в руке, приехавшегонарочно из дальних стран по первому слуху о князе, могло произвести чрезвычайноприятный эффект, могло даже польстить самолюбию князя. От такого настойчивого ипарадного приглашения трудно и отказаться, думала Марья Александровна. Наконец,карета пролетела три версты, и кучер Сафрон осадил своих коней у подъездадлинного одноэтажного деревянного строения, довольно ветхого и почерневшего отвремени, с длинным рядом окон и обставленного со всех сторон старыми липами.Это был деревенский дом и летняя резиденция Марьи Александровны. В доме ужегорели огни.

– Где болван? – закричала Марья Александровна, как ураганврываясь в комнаты. – Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был вбане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак?Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не обстригбарина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?

Марья Александровна, входя в комнаты, собираласьпоздороваться с Афанасием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани ис наслаждением попивает чай, она не могла удержаться от самого горькогонегодования. В самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самогоблаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делуАфанасия Матвеича; такой контраст немедленно ужалил ее в самое сердце. Междутем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сиделза самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот и выпуча глаза, глядел насвою супругу, почти окаменившую его своим появлением. Из передней выставиласьзаспанная и неуклюжая фигура Гришки, хлопавшего глазами на всю эту сцену.

– Да не даются, оттого и не стриг, – проговорил он ворчливыми осиплым голосом. – Десять раз с ножницами подходил, – вот, говорю, барыняужо-тка приедет, – нам обоим достанется, тогда чего станем делать? Нет,говорят, подожди, я к воскресенью завьюсь; мне надо, чтоб волосы длинные были.

– Как? так он завивается! так ты еще выдумал без менязавиваться? Это что за фасоны? Да идет ли это к тебе, к твоей глупой башке?Боже, какой здесь беспорядок! Чем это пахнет? Я тебя спрашиваю, изверг, чем этоздесь пахнет? – кричала супруга, накидываясь все более и более на невинного исовершенно уже ошалевшего Афанасья Матвеича.

– Ма-матушка! – пробормотал запуганный супруг, не вставая сместа и смотря умоляющими глазами на свою повелительницу, – ма-ма-матушка!..

– Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебевовсе не матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты даватьтакое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подлетакого осла, как ты!

– Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная женамоя, так вот я и говорю… по-супружески… – возразил было Афанасий Матвеич и в туже минуту поднес обе руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.

– Ах ты, харя! ах ты, осиновый кол! Ну, слыхано личто-нибудь глупее такого ответа? Законная жена! Да какие теперь законные жены?Употребит ли теперь хоть кто-нибудь в высшем обществе это глупое, этосеминарское, это отвратительно-низкое слово: «законная» – и как смеешь тынапоминать мне, что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами,всеми средствами моей души? Что руками-то голову закрываешь? Посмотрите, какиеу него волосы? совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как теперь везтиего? Как теперь людям показать? Что теперь делать?

И Марья Александровна ломала свои руки от бешенства, бегаявзад и вперед по комнате. Беда, конечно, была небольшая и исправимая; но дело втом, что Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и властолюбивымсвои духом. Она находила потребность в беспрерывном излиянии своего гнева наАфанасья Матвеича, потому что тирания есть привычка, обращающаяся впотребность. Да и, наконец, всем известно, к какому контрасту способнынекоторые утонченные дамы известного общества у себя за кулисами, и мне именнохотелось изобразить этот контраст. Афанасий Матвеич с трепетом следил заэволюциями своей супруги и даже вспотел, на нее глядя.