Тайну прошепчет лавина - Людмила Мартова

Едва слышные на снегу шаги прошуршали рядом. Из снежной пелены выскочила Ирина Девятова, побежала прочь, словно за ней гнались. Кто-то еще, невидимый посредине белой пустыни, с отчаянием в голосе громко выругался, витиевато, со вкусом, и снова шаги, только на этот раз тяжелые, мужские, скрипящие на снегу, двинулись в сторону дома и стихли.

– Что это было? – шепотом спросила Патриция у Павла.

– Понятия не имею.

Теперь в молчании они дошагали до здания оленьей фермы. Животные, видимо, прятались в крытом загоне или их просто было не видно в этакую непогоду. Стряхнув с себя кое-как снег, Патриция потянула тяжелую дверь и вошла внутрь. В здании было тепло, пахло сеном и чем-то еще, немного резким. Оленьим духом, вот чем.

«Примчись, лесной олень, по моему хотению. Умчи меня, олень, в твою страну оленью…» – вспомнилось Патриции. Навстречу уже спешил Федор Игнатьевич.

– Привет, девонька, – поприветствовал он ее и строго зыркнул в сторону Павла, – и вам, молодой человек, здравствуйте. Эка метель-то разыгралась. Не люблю я непогоду. В нее всегда до беды недалеко.

– Да какая же беда, – удивилась Патриция. – На гору никто не пойдет, в доме тепло, у вас тут тоже, а что метет, так на то и зима. Я так себя словно в детстве чувствую. Лес в снег совсем сказочный. А у вас тут еще и олени.

– Мальчонку обещал покатать, но в буран-то много не накатаешь, – сказал Федор Игнатьевич, пожевав губами.

– Мальчонка – это Ланселот Нильс?

– Ну да, он. Шебутной такой. Хороший пацанчик, дельный. Я уж и матери его сказал, чтобы приглядывала. Недалеко до беды.

– Да что вы каркаете? – рассердился вдруг Павел. – Вас послушать, так конец света, а не метель с морозами.

– Конец не конец, а нехорошие дела на турбазе творятся, – с прищуром сказал старик и покачал головой. – Нехорошие, вот те крест. Шастают и шастают. Разговоры ненужные заводят, в искушение вводят. Недалеко до беды.

Интересно, какие именно разговоры он имел в виду? Или старик стал неожиданным свидетелем разговора Ирины Девятовой с неизвестным собеседником? Патриция опустила глаза на валенки Федора Игнатьевича, они были запорошены снегом, как будто в здание фермы он вошел совсем недавно, прямо перед ними. Совсем непонятно.

– Вы какие разговоры имеете в виду? – спросил Павел, с которым они, похоже, думали в унисон. – Кто шастает и кого в искушение вводят?

Старик угрюмо молчал.

– Сплетни разводить не приучен, – отрезал он наконец. – Пришли оленей проведать – проходите. Кормить не дам, не время. А гладить – сколько угодно.

Патриция молча прошла к загородкам, просунула руку между шершавыми досками, почувствовала, как в ладонь ей ткнулась чья-то доверчивая мордочка, лизнула пальцы, чуть щекотно и мокро. Олененок. Он стоял, чуть прядя ушами, смотрел косящими глазами, словно чего-то ждал. В другой ладони внезапно оказалось яблоко, предусмотрительно захваченное Павлом и сейчас отданное ей, Патриции. Как ребенку, приведенному в зоопарк.

– Федор Игнатьевич сказал, кормить нельзя, – прошептала она.

– А ты тихонько, я его отвлеку, – тон у Павла был заговорщический. Патриция вдруг засмеялась.

Все, что происходило вокруг, было так не похоже на ее повседневную жизнь, что казалось ирреальным. В ее жизни, которую она с такой тщательностью построила и старательно берегла от любых интервенций, не было места влажным оленьим губам, втягивающим с ладошки яблоко.

– А вы давно Девятовых знаете? – услышала она удаляющийся голос Павла и снова улыбнулась. Он соблюдал обещание и отвлекал Федора Игнатьевича разговорами.

– Так, почитай, с детства. С родителями я его работал. Мальчики-то, почитай, на моих глазах выросли.

– Мальчики? Ах да, Ирина говорила, что у ее мужа был брат, который то ли умер, то ли в тюрьму попал. – Патриция слушала вполуха, потому что все ее внимание занимал малыш-олененок. Ох ты, Бемби маленький.

– В тюрьму, скажете тоже, – голос у сторожа снова стал ворчливый. – Не попадал он ни в какую тюрьму. Хотя столько лет прошло, что все могло случиться. Своенравный был малец Игорек. Ох своенравный. Да они все такие были, Девятовы. Своенравные и упертые. Что сыновья, что отец. Он военврач был, Девятов-старший. В доме все по линеечке ходили и команды выполняли. Дисциплина была, шаг вправо, шаг влево жестоко карался. Все мечтал, что сыновья по его стезе пойдут.

– Военными станут? – в голосе Павла теперь слышались странные нотки, но думать об этом Патриции не хотелось.

– Военными врачами. Или хотя бы просто врачами. Олег согласен был, а Игорь ни в какую. Он мечтал стать моряком. И втихаря готовился поступать в мореходку.

– Наверное, наоборот? – Патриция вытерла влажные ладони о штаны и подошла к разговаривающим мужчинам. Кивнула Павлу, что отвлекающий маневр больше не требуется.

– Что наоборот?

– Но Олег Девятов же не врач, значит, не он мечтал о поступлении в медицинский. Откуда у врача может быть турбаза и оленья ферма?

– Э-э-э, девонька, в жизни-то чего только не бывает. В одночасье все с головы на ноги становится, а с ног на голову, – горько сообщил Федор Игнатьевич. – Но это долгая история и не моя. А я…

– Знаем-знаем, сплетни разводить не приучены, – подхватил Павел с какой-то неестественной веселостью в голосе. – Триш, если ты проведала животных, то, может, помолясь, двинемся в обратный путь?

– Шуткуешь, а в жизни молитва никогда не лишняя, – отрезал Федор Игнатьевич сурово. – В такую погоду особенно. Недалеко до беды, недалеко.

– Да перестань ты каркать, дед, – теперь Павел рассердился, будто стоящий перед ними старик и впрямь был вещуном.

– Молодые вы еще, – Федор Игнатьевич горько усмехнулся, – ваши кости на перемену погоды не ломит, и беду вы предчувствовать не умеете. Это с жизненным опытом приходит.

– Это точно, не умеем, – эхом отозвался Павел. Голос его звучал беспечно, но Патриция стояла так близко, что разглядела его неподвижное и очень белое лицо. Казалось, вся кровь отхлынула от этого лица, стремясь сравнять его с окружающим снегом.

– А я старый, я приближение беды нутром чую. Костями ноющими и вообще всем ливером. Идите с богом, пойду я корвалол приму. Маетно на душе. Как есть маетно.

– Павел, ты что? Тебе плохо? – шепотом спросила Патриция у своего спутника.

– Мне отлично, – проскрежетал тот, словно пенопластом по стеклу провели. Патриция поежилась, услышав этот звук, лишь отдаленно напоминавший голос, только что рассуждавший с ней о добре, зле и толерантности. – Пойдем.

В полном молчании они вернулись в большой дом. Разговаривать почему-то не хотелось. Впрочем, нехорошее настроение в доме куда-то рассеялось. Сидя на шкуре перед весело пылающим камином, все так же играли в «Монополию» Эмилия и Игорь Девятов. Сновала у стола, накрывая его к обеду, Ирина, ничем не выдававшая напряжения от состоявшегося совсем недавно разговора. Бездумно щелкал каналами выбравшийся из своего номера, как из норки, Аркадий Петрович, одетый в велюровую куртку с витыми шнурами. Жужжал фен в комнате Карины. Сверху раздавался веселый смех сэра Ланселота, видимо, игравшего с матерью в какую-то игру. Отсутствовали только Сергей, Эдик и Айгар.