Рыцарь страха и упрека - Алла Холод

У сотрудников вытрезвителя немедленно потребовали написать объяснения. Их развели по разным углам, чтобы они не могли посоветоваться, и милиционеры, работа которых не предполагала развитую фантазию, дружно писали, что о наличии посторонних предметов на козырьке здания им ничего не известно и никакими данными о том, как предметы туда попали, они не располагают. И лишь один проявил недюжинную смекалку и написал в объяснении, что задержанные нередко оказывают сопротивление сотрудникам милиции, машут руками и разбрасывают свои вещи где попало.

Это было уже слишком, прокурор области вынес представление на имя начальника УВД, личный состав трезвяка был уволен полностью.

О том, что мужчина погиб в вытрезвителе и его тело пытались спрятать в канализации, уже писали в газетах, Соня была в курсе этой чудовищной истории. Но об истории с проверкой и найденными бумажниками она ничего не знала. Год назад в похожую, весьма неприятную ситуацию попал один артист хора — тихий, уже довольно пожилой человек.

Директор жалел Тихона Семеныча, не отправлял на пенсию, потому что у него были больные ноги, он очень тяжело переживал смерть жены и боялся одиночества. Тихон Семеныч потихоньку выпивал, конечно, не без этого, но за рамки не выходил и вообще вел себя очень незаметно. Почему именно его забрали в вытрезвитель, было совершенно не понятно: он, даже выпивши, был тише воды и ниже травы, но то ли он ментам чем-то не понравился, то ли (что скорее всего) под конец квартала нужно было делать план, но Тихона Семеныча все-таки забрали да еще и бумагу соответствующую прислали в театр. Тихон Семеныч вернулся из «трезвяка» без денег, но даже не это самое страшное. Он просил молодого сержанта не забирать его, потому что у него хронический бронхит и больные суставы, а когда тот вместо ответа больно ткнул его, запихивая в машину, Тихон Семеныч не удержался и обозвал сержанта молокососом. За это пожилой хорист был помещен поближе к холодной стене и ему даже не выдали одеяла. Через день Тихон Семеныч слег с тяжелой пневмонией, в которой промучился месяца два, после чего в театр уже не вернулся. Говорили, что он совсем зачах, истощал и, по всему видать, уже не жилец.

Соня сейчас очень живо вспомнила ту историю, и ей сделалось не по себе. Муж и его приятель продолжали свою беседу, и хозяйка, на которую никто не обращал внимания, продолжала оставаться в кухне, не в силах двинуться с места. Она, конечно, не была уж настолько не от мира сего, чтобы не читать газет, не смотреть телевизор и не слышать о сращивании криминальных структур с правоохранительными ведомствами. Но ей казалось, что все это где-то очень далеко, это были какие-то очень общие слова и понятия, Соня не задумывалась о том, как они проявляются в реальной повседневной жизни. О преступности в милицейской среде тогда много говорили и писали, словом, ничего особенно нового Соня не услышала, открытия для себя не сделала. Что тогда ее так поразило? Что так шокировало?

И тут ее пронзило. Пронзило до ощущения жжения кожи, будто по ней прошел ток. Ее поразил тон, которым сослуживцы обсуждали казус с обнаруженными бумажниками. На их лицах не было ни возмущения, ни брезгливости, ни хоть малейшего осуждения тех, кто промышлял таким скотским образом. Они громко смеялись, отпускали шутки, пили водку. Потешались над тупыми коллегами, которым лень было утилизировать бумажники в безопасном месте.

— Да, конечно, тупее, чем менты в трезвяках, просто никого нет, — отсмеявшись, сказал Павел.

— Не говори, — поддержал его сослуживец. — Поувольняли их — так им и надо. Из-за таких идиотов теперь всех шмонать начнут. Прокурор ментовку страсть как не любит.

— Это точно, — согласился Павел, — но это ж надо быть такими идиотами, а? Хоть бы уж по себе разбирали эти бумажники-то или по дороге домой выбрасывали. Да, таким тупорылым — поделом.

Соня вышла из кухни сама не своя. Боже, неужели это ее муж? Он осуждает этих людей не за то, что они грабители в погонах, а за то, что они глупые и не умеют прятать следы своих преступлений. Его не коробит от того, что творится в их системе, он считает все это нормальным. А ведь это только то, что она услышала краем уха, это не какой-то серьезный разговор, а так, шуточки за рюмкой водки.

Павел, конечно, с самого начала не изображал из себя героя, но все-таки он не производил впечатление разбойника с большой дороги. Что же с ним произошло? Она просто его не разглядела? Или он стал таким впоследствии? Соня хотела задать Павлу множество вопросов, но понимала, что, пока он пьян и весел, никакого разговора не получится. Она легла в постель, но почувствовала, что рядом с ним спать сегодня просто не сможет. Открытие слишком потрясло ее. Соня ушла в детскую, уложила Дашеньку, обняла ее и стала нежно гладить, дожидаясь, когда ребенок заснет.

Поговорить с Павлом о том, что ее волновало, на следующий день не удалось. Муж не задал ей вопроса, почему она ночевала в детской, он подумал: либо малыш плохо спал, либо Соня удалилась туда, чтобы не нюхать водочный перегар, которым благоухал Павел после дружеских посиделок. Он наскоро позавтракал и умчался куда-то по своим делам. Не получился разговор и через день, и через неделю. Соня прокручивала снова и снова свои мысли, ей хотелось спросить мужа о том, почему он не испытывает отвращения к своим коллегам, которые не гнушаются обирать пьяных? Но она не спрашивала. Во-первых, не было повода завести разговор, а во-вторых — разве дело только в этом частном случае? Ей хотелось понимать нечто большее. Они жили в такое время, когда обман подстерегал человека повсюду: образовывались и рушились финансовые пирамиды, в которых безвозвратно погибали чьи-то накопления, черные риелторы оставляли без крыши над головой одиноких стариков и несчастных пьяниц, туристические фирмы-однодневки безжалостно обманывали неопытных, начинающих путешественников. Взятки вошли в обиход как естественная форма деловых взаимоотношений. И не важно, были это чемоданы с долларами, которыми оперировали сильные мира сего, или барашек в бумажке, которого вынужден был повсюду носить простой человек. Важно, что эта форма отношений перестала восприниматься как преступное проявление, с ней как будто смирились.

Соня долго думала над одной статьей известного журналиста, которую прочитала на днях, а потом даже перечитала заново. Ведь правильно он рассуждает: криминал глубоко поразил общество, он проник повсюду, практически не оставляя свободных полей. Также он распространился и по горизонтально-вертикальному срезу, начиная с самых верхов, кончая самыми низами. Но если единый организм настолько глубоко поражен какой-то болезнью, может ли в нем оставаться один-единственный орган, работающий безотказно? Конечно нет. Наверное, не может быть в таком обществе, в котором они живут, предельно честной, свободной от того же криминала милиции. Состояние правоохранительных органов отражает состояние всего общества. И уровень преступности в самой милиции будет таким же, какой существует в целом по стране. И среди милиционеров негодяев ровно столько, сколько их повсюду. Менты ведь в МВД не с Луны падают, не прилетают к нам с других, «правильных» планет. И если у нас продажная милиция, значит, государству на сегодняшний день это выгодно. Значит, именно такая милиция государству и нужна. Ведь милиция — лишь одна из систем, составляющих государственную власть. И по тому, какая она, эта система, можно судить о государственной власти в целом. Ну а внутри этой системы уже складывается своя собственная, подчиняющаяся своим внутренним законам.