Понаехали! - Карина Демина

Безотчетный страх.

Слабость.

Остаточные эманации.

Здешние эманации остаточными не были. Теперь, поднятые по слову дурной этой женщины – только дурная женщина решилась бы связаться с подобной нечистью – они кружили, уплотняясь, готовясь воплотиться в существ, с которыми людям обыкновенным лучше бы не встречаться.

…а ведь вчера они после дороги отобедали сполна. И ужин был. И наверняка нашлось, куда спрятать заветные полынные слезы, смешанные с куриной кровью и прочими ингредиентами, одно воспоминание о которых заставило Ежи содрогнуться.

И стало быть, твари попробовали сил.

Сродниться с приезжими не успели бы, нет, для того одной ночи маловато, но вот прирасти, пустить корни в тонкое тело – вполне. И теперь ни амулет, ни заговор не помогут.

Ежи зарычал, пытаясь справиться с непомерною тяжестью, что навалилась вдруг на плечи.

А Евдоким Афанасьевич со вчерашнего не показывался.

Он ведь и сам тонкого мира.

Он ведь…

- Игруши, - просипел Ежи, пересиливая себя. – Здесь. Много. Думаю.

Радожский, сколь бы ни был несимпатичен, а все понял верно, с полуслова. И на ладони его вспыхнул огненный шар, от которого взметнулись в разные стороны плети-искры. Взметнулись и увязли.

- Ведьмы это, добрый господин, - залопотала Марфа, спину сгибая низко-низко. – Я их в доме приняла, как родных… хлеб ели, сбитень пили… хороший сладкий, на меду…

В ногу впились когти, и Зверь, пользуясь случаем, вскарабкался на плечо. Уселся и завыл, громко так, что голос его заглушил лопотание Марфы.

А ведь не просто так говорит.

С переливами.

И Радожский понял, отряхнулся да скривился:

- Хватит, - сказал он громко. Громче Зверя, к которому и Бес присоединился. И как-то даже дышать легче стало. – Отзови своих тварей, женщина.

- А не то что? – Марфа преобразилась.

И оскалилась.

Лицо её, некогда пухлое, грубое, стало словно бы мягче.

- Детушки мои родные, к мамочке идите… мамочку вашу обидеть хотят… покарайте их! – этот приказ прозвучал словно удар колокола.

Твою ж…

…а кошачьи когти полоснули шею, и острая боль помогла ненадолго выпасть из наведенного оцепенения.

Выпасть.

И…

Ежи ощутил вдруг и себя, и ту темную силу, пронизывавшую и дом, и людей, в нем живущих. Холопов, что замерли, глаза выпучивши: они при доме давно, стало быть, под мороком ходят.

Плохо.

В них человеческого, может, и вовсе не осталось.

Правый поднял дубину и покачнулся, грозя обрушить её на князя, правда, тот оказался быстрее. Убивать не стал, хотя мог бы, но просто толкнул воздушной волной, опрокидывая человека на землю.

Марфа завыла, едва ли не громче котов. А на столе появилась первая тварь. Она-то, не старшая, недавно вырожденная, походила на того, кем и была изначально: человеческого младенчика с круглой лысой головой да синеватым тельцем.

- Боги милосердные, стало быть… - Фрол Матвеевич был мужиком крепким, многое повидавшим, и плечами повел, избавляясь от наваждения, потянулся к клинку своему и дотянулся, обвил пальцами, когда на спину ему рухнула другая тварь.

Третья выбралась из-за стола…

- В круг! – заорал Радожский, и огненный цветок распустился у самых его ног.

Игруша заверещала так, что из ушей кровь пошла, покатилась, силясь пламя сбить. Да сколько их тут… в книгах писали, что редко встречается больше двух.

Четыре – в исключительных случаях.

А тут…

Матвей Фролович выдернул из-за стола сомлевшую Никанору. Захохотала, захлопала в ладоши Марфа, теряя остатки разума:

- Ешьте, деточки мои… ешьте родненькие… заступитесь за матушку…

Бес махнул когтистой лапой, и кривобокая игруша поспешно скатилась на пол. Завопил Зверь, упреждая другую, а Ежи… Ежи увидел темные нити, что протянулись меж купчихой и существами, ею же порожденными.

Наверное, конечно, можно было сделать все иначе, но…

…огонь расползался по терему.

А Фрол Матвеевич силился скинуть с плеч игрушу, что драла кафтан. Острые коготки её полосовали и ткань, и кожу человека.

Кружила пара возле Аглаи, не смея приблизится.

Еще одна шипела на Стасю.

А та смотрела и смотрела и…

Ежи протянул руку, захватывая столько нитей, сколько сумел.

…раз, два, три…

После посчитает.

И второй.

Стало легче. А собственная сила, темная, дурная, отозвалась, потекла, ибо тьма к тьме… не живое, но мертвое, поднятое собственной обидой.

И сила вбирала её в себя, а с нею и все то, чего Ежи знать не хотел бы.

…пять и шесть…

Марфа захлебнулась смехом. А игруши замерли, все и разом.

Близняшки восемь и девять. И там еще двое… она же что, не понимала, что творит? Понимала. Теперь Ежи в том не сомневался, как и в справедливости суда царского, только…

- Идите сюда, - сказал он, опускаясь на лавку. – Княжич, пригляди за ней…

- Князь, - буркнул Радожский и пламя унял одним движением.

- Не важно. Пригляди…

Радожский молча обошел стол, вставши за спиной почтенной вдовы, которая теперь сидела молча, только глазами хлопала. И в этих глазах Ежи виделась обида.

- Детки мои…

- Твои, - согласился он, подзывая их. – Все твои… сама убивала. Собственной рукой.

Лицо князя заледенело.

Игруши подползали. Они двигались неловко, рывками, то и дело останавливаясь. И головы их крутились, будто они так и не могли понять, что же происходит.

Куда подевалась матушка.

То есть, они её видели, они её чуяли, но больше не воспринимали так, как мать.

- Сперва… думаю, из страха. Вдове любовника иметь незазорно, так? Если, конечно, приличия блюсти. Но дети – это другое. Узнай кто, слухи пошли бы. А там и доброго имени лишиться недолго. Вот она и избавилась от ребеночка.

Он, самый первый, походил на древнего старика. Кожа его потемнела, а все тело изрезали глубокие морщины.

- Потом от второго… прикопала где-то… недалеко. Они и вернулись. Бывает такое.

Кто-то, кажется, Фрол Матвеевич выругался. Аглая же подошла к Никаноре, которую уложили тут же, и рядом присела.

- Ей бы покаяться, вызвать кого, чтоб дом почистили, но она иной способ нашла. Прикармливать стала. Сперва челядью откупалась, после же сообразила, что этак и выдать себя недолго. Вот и стала гостями подкармливать. Что ж такого? Они одну-две ночи постоят, а после съедут. Человеку здоровому чуть здоровья убудет и только.