Арбузный король - Дэниел Уоллес

Наконец ты начал появляться. Посветив карманным фонариком, я увидела в глубине твою макушку. Она была морщинистая, как кожа ладони, долгое время находившейся в воде. Люси громко вопила, а от Эла к тому моменту уже не могло быть толку: он сидел замерев и с перекошенным от страха лицом глядел на то, как ты медленно выходишь из утробы. Он держал Люси за руку, но при этом казалось, будто она его держит, помогая ему пережить происходящее. Когда ты вышел целиком, пуповина оказалась обмотанной вокруг твоей шеи, а твое лицо было темно-багрового цвета. Увидев это, Эл, наверно, подумал, что ты мертв. Но я так не думала, потому что читала соответствующий раздел в одной из книжек Люси. Я размотала пуповину, наложила зажим и перерезала ее, как оно было показано на рисунке в той книге. И тут мы начали орать сразу все: ты, я, она и Эл. Такой вот получился квартет.

Ты был весь перемазан в крови и еще какой-то дряни, и я тебя обтерла, но только самую малость, потому что Люси сразу потребовала, чтобы тебя дали ей на руки. И я вручила тебя матери каким был, такого крошечного, в крови и во всем прочем — на тот момент самоновейшее существо на планете, — и мы вновь заорали все хором.

Сейчас здесь, глядя на тебя, в это трудно поверить. Результатом всех мучений стало появление нового человека. Похоже на волшебство. После такого и правда начнешь верить в Бога или в какого-нибудь Верховного волшебника.

Но все это длилось недолго. Кровь продолжала течь, а между тем Эл, разглядывая младенца, покачивал головой и бормотал:

— По-моему, есть некоторое сходство, тебе не кажется, Анна? Он чем-то напоминает отца, как по-твоему?

— Это смотря какого отца вы имеете в виду, — сказала я.

Он кивнул.

— Прелестный младенец, — сказала я. — Уж это без сомнения.

Ты действительно был просто прелесть.

Не помню точно, как долго мы ждали — час, может быть больше. К тому времени новость облетела город, и больше пятидесяти человек собрались перед домом, ожидая рождения ребенка и причитавшегося нам всем возмещения. Не знаю, сколько человек в этой толпе чувствовали то же, что и я. Кое-кто, как я предполагал, явился только затем, чтобы пожелать вашей матери успешных родов. Мне такое легковесное отношение представлялось недопустимым после всего, что она с нами сотворила. Те, с кем я успел пообщаться, разделяли мою точку зрения, по крайней мере на словах. Они хотели увидеть младенца. Они хотели его увидеть, чтобы после этого мы все, город в целом, могли прийти к заключению, кто был отцом ребенка или, на худой конец, кто не мог им быть. Мы подозревали, что в нашей среде все еще имелся один девственник.

Однако у меня были и другие планы. Как председатель фестивального комитета, я выдвинул идею, которая могла стать честным и справедливым решением проблемы. Эл Спигл был в курсе, и Шугер тоже. Идея выглядела радикальной, но я сознавал, что иного пути вернуть утраченное у нас не было.

Суть идеи проста. Все зависело только от одной вещи — вашего пола, то есть родитесь вы мальчиком или девочкой. Если на свет явится девочка, мы обречены, а если мальчик, мы — город Эшленд — возьмем вас себе, и вы станете нашим королем. Ваша мать сможет, если того пожелает, остаться здесь и помогать вас растить, но принадлежать вы будете не ей, а всему городу, и каждый год на фестивале вы будете избираться Арбузным королем. Так мне это виделось. Вы будете царствовать ежегодно. Это должно было сработать. Я мог представить вас маленьким мальчиком, затем подростком, — как вы, год от года взрослея, стоите на тележке во время фестивального шествия, с арбузной короной на голове и стеблем в руке, и радостно машете нам всем. Разумеется, ни о каком «посеве семени» не могло быть речи до достижения вами нужного возраста. Но в восемнадцать лет или около того вы, согласно обычаю, отдадите свое семя женщине, и дитя от этого союза со временем займет ваше место. И так будет продолжаться впредь. У нас каждый год будет король, а с ним вернутся богатые урожаи, и все будет прекрасно. Я понимал, что это станет в некотором роде извращением древнего ритуала, однако времена меняются, и мы вынуждены меняться вместе с ними. Мой внутренний голос подсказывал, что это должно сработать.

Признаюсь, я тогда гордился собой. Даже голова закружилась. Ваша мать считала себя победительницей. Она думала, что все закончено, но все еще только начиналось. Я дожидался ребенка. Эл должен был мне его вынести. Он должен был распахнуть дверь дома Харгрейвза и показать нам младенца, подняв его над головой, чтобы мы могли приветствовать его как знак возрождения нашего города.

Но все произошло не так.

Он приоткрыл дверь и проскользнул в щелку, но младенца при нем не было. Люди возбужденно кричали, спрашивая одновременно, все ли в порядке, родился ли ребенок, мальчик или девочка и так далее. Эл помахал им рукой, поднял палец, прося подождать минуту, и направился прямо ко мне (мы с Шугером стояли чуть в стороне от толпы).

— Это мальчик, — сообщил он радостно. — Вполне здоровый мальчик.

Его руки тряслись, лицо было серым.

— И что?

— Я там был, — сказал он. — Я… я сделал это. Сам не верю, но я это сделал. Я был как настоящий врач. Не все прошло гладко, но я это сделал.

— Я не об этом тебя спрашиваю, — сказал я. — Ты должен был вынести ребенка из дома и показать нам. Таков был план. Где ребенок?

— А, — сказал он, — он там, с Люси. Мы еще успеем все сделать по плану. Но она хочет побыть с ним одна. Хоть недолго. Думаю, она имеет право. Это ведь ее ребенок.

— Был, — сказал я.

— Был, — согласился он. — Был ее ребенком. Конечно же.

И тут мне послышался звук автомобильного мотора, заработавшего позади дома. Это, конечно, могла быть чья угодно машина, однако я насторожился.

— Она там одна? — спросил я.

— Нет. С ней Анна… С Люси не все ладно, — сказал он далее, переходя на шепот и оглядываясь, не слышит ли кто посторонний. — У нее идет кровь, сильное кровотечение. Я не знаю, какая потеря крови в данных случаях считается допустимой, но она не…

— Ребенок! — оборвал его я. — Мне нет дела до Люси. Нам нужен ребенок, Эл! Иди и принеси ребенка! Если ты это не сделаешь, пойду я.

Мы вместе направились к дому, но успели подняться лишь на первые ступени крыльца когда дверь распахнулась. Ваша мать — это была ваша мать. Или то, что от нее осталось. С ней произошла разительная перемена. Видеть ее такой было невыносимо. Даже для меня.

Когда она вышла из дома, я прятался в толпе, надеясь, что меня не опознают. На мне была фуфайка с капюшоном, который я натянул на голову, прикрывая верхнюю часть лица. Я чувствовал себя невидимкой, и казалось, так оно и было, потому что никто вокруг не обращал на меня внимания — в том смысле, что меня не били и надо мной не смеялись. Однако я догадывался о настоящей причине такого поведения людей. Их сейчас занимала другая вещь. Все давно ждали этого дня, и он наконец пришел. И я ждал его тоже. Хотел увидеть ребенка Люси. Я никогда не видел новорожденных младенцев. И страшно жалею, что мне так и не удалось его увидеть. Как бы я хотел, чтобы она дозволила мне взглянуть на него хоть одним глазком, но я понимаю: тогда это было невозможно.