Табельный выстрел - Илья Рясной

— К зазнобе своей. Остепеняться надо. Жена-то моя померла. Вот и вспомнил о подруге.

— Что за подруга? Где живет?

— Любаша. На улице Каляева живет.

— И она знает, что ваша подруга?

— Конечно.

— Как ее найти? — Абдулов сыпал вопросами без остановки. — Где работает?

— На дому работает. Портниха она.

— Предлагаете на дом к ней прокатиться? — усмехнулся Абдулов.

— Заодно и костюм пошьем, — встрял молоденький оперативник.

— У ее соседей телефон есть. Позвоните.

— Номер?

Грек назвал номер.

Молодой оперативник стал накручивать диск. Когда на том конце провода ответили, вежливо заговорил в трубку:

— Здравствуйте. Из милиции звонят. Соседка ваша нужна, Любовь, как по батюшке, не знаю… Уж позовите, сделайте одолжение.

Минут через пять Любовь Норкина подошла к телефону.

Оперативник принялся задавать вопросы. Отвечала она без запинок, как и было оговорено заранее на всякий случай — да, вчера приехал сердечный друг, переночевал в сенях, но она женщина приличная, терпеть такого долго не будет и спровадит его на четыре стороны. Коль хочет работать, пусть на комбинат ЖБИ идет, там рабочие требуются и общежитие дают. А она не хочет, чтобы на нее косо люди смотрели.

Грек удовлетворенно прислушивался к разговору. Молодец, Любаша. Запудрила этому щенку из служебного питомника мозги так, что тот поплыл и поверил во все.

— Подтверждает, — разочарованно сказал оперативник, кладя трубку.

Абдулов еще задал порядочно вопросов — по биографии, по географии мест, на которые Грек ссылался. Где оставил военный билет. Как звали хозяина в колонии. В каком отряде был, кто смотрел за зоной.

Грек благодарил сейчас про себя опытных чернушкиных (так называют поддельщиков документов), которые за добрую часть приискового золота постарались на славу и вместе с паспортом сделали и биографию. Которую он заучил очень хорошо.

— Ладно, — Абдулов потерял к доставленному интерес и приказал молодому оперативнику: — Пробей его по Воронежу. Сфотографируй. Если ничего нет — отпускай. Если малейшее сомнение — звони.

— Есть, товарищ капитан.

Всю ночь Грек провел в камере. Честно попытался заснуть, но от бомжей исходил неприятный запах, цыгане что-то ворковали по-своему, срываясь на крикливые возгласы. И нервы были уже ни к черту.

Все зависело от того, как глубоко будет копать молодой волчонок. Поверхностную проверку его документы выдержат — действительно, есть такой человек, проживает по такому адресу, шатается обычно неизвестно где. Но если начнут копать глубоко — тогда фотографии по фототелеграфу достаточно, чтобы все рухнуло.

Он надеялся только на то, что оснований его держать долго милиция не имеет — все-таки не тридцать седьмой год. А для глубокой проверки необходимо время. И таких задержанных, как он, сотни. И он молится воровской молитвой, чтобы пронесло. Шептал еле слышно:

— Одейся светом, яко ризою, простирая небо, яко кожу, покрывай облаки препояса поясом Пресвятые Богородицы. Свяжи уста, языки и гортани у князей и бояр, и управителей, и вельмож, и у всяких властителей, и у приказных служителей, подьячих и моих супостатов…

Утром дежурный распахнул решетчатую дверь камеры доставленных и кивнул:

— На выход.

В тесной комнате перед дежурной частью он высыпал на стол все изъятое у Грека — деньги, паспорт, ремень, шнурки, перочинный нож.

— Посмотрите, все ли на месте? Все? Распишитесь… Вот здесь, да… Если будете проживать в городе больше семи дней, обязательно встаньте на учет в паспортный стол.

— Конечно, — заискивающе закивал Грек. — Закон исполнять надо.

Он вышел из отделения, ощущая, что ноги едва его слушаются.

В лицо светило ласковое весеннее солнце. Казалось, за эту ночь мир обновился, стал гораздо уютнее, доброжелательнее. Это ощущение знакомо только тому, кто вырывался из тюрьмы. Для других это обыденность, и они много теряют. Когда оставляешь за спиной мрачные камеры с запахом хлорки и страданий, будто происходит какое-то обновление мира и себя.

Но долго радоваться жизни не получилось. Мрачные мысли навалились. В городе становится горячо. По большому счету, надо съезжать отсюда после того, как засветился. И от Любаши точно валить надо… Но это на первый взгляд. А если здраво рассудить — в каком-то отделении его задержали в числе тысяч таких же неудачников. Ну и что? Кто о нем вспомнит?.. А съезжать — так его дела здесь держат крепко. Братья Калюжные добыли обрез охотничьего ружья. И собирают сведения о перевозке зарплаты инкассаторами. Там деньги большие должны быть. Вот выгорит дельце, после этого и настанет пора уходить отсюда — уже навсегда. Можно даже этих дураков братьев с собой прихватить — все-таки сколотить банду, да еще из проверенных душегубов, дорогого стоит. Они на него еще поработают…

Так что придется ему пока остаться в Свердловске. И возвращаться к Любане. К Норке. К ее безумным ласкам и шампанскому с икоркой. К ней…

В кабинете звучало радио, доносившее актуальные новости:

«Москва. Продолжаются успешные испытания нового советского межконтинентального пассажирского авиалайнера «Ил-62», который специалисты считают новой важной вехой в мировом гражданском авиастроении…

Дели. Заявление представителей Китайской Народной Республики о том, что СССР не является азиатской страной и не может участвовать во Второй конференции стран Азии и Африки, является абсурдным, — сказал председатель всеиндийской ассоциации солидарности стран Азии и Африки Тара Чанг».

Поливанов, просматривая бумаги, одновременно прижимал плечом трубку, выслушивая длинные гудки. В Москве, похоже, его заместителя нет на рабочем месте.

— Босс, вы титан, — уважительно произнес Маслов. — Вы читаете документы, накручиваете телефонный диск и одновременно слушаете радио. Такое мог только Гай Юлий Цезарь.

— Он тоже слушал радио? — поинтересовался Поливанов, кладя трубку на телефонный аппарат.

— Он тоже делал массу дел одновременно.

— Тебе заняться нечем?

— Чтобы мне — и нечем заняться? Быть такого не может. Через полчасика с Абдуловым поедем в Октябрьский район. Там двух интересных кренделей задержали. Примерять будем.

— Примерь, примерь, — кивнул Поливанов.

— Как костюмчик в универмаге — если размер подойдет — упакуем и доставим.

— Вот почему ты такой говорливый?

— А я при чем, босс? Язык — он ведь сам болтается. Он такой своенравный.

Поливанов снова пододвинул к себе объемистую папку литерного дела с грифом: «Совершенно секретно». Глаза уже еле видели от бесконечного мельтешения букв и строк. Ощущалась усталость. Не физическая — все же не мешки с песком ворочаем, а нервная. Хуже нет работы, которой не видно конца и в которой пока не просматривается смысл.