Черная Шаль. Книга 1 - Алексей Резник

Радмила чуть ли не ежесекундно вытирала лицо матери носовым платком. Но дождь с каждой минутой усиливался, и тогда тесть раскрыл предусмотрительно захваченный из дома зонтик и держал его над непокрытой головой Антонины Кирилловны весь промежуток времени, пока говорились траурные спичи. До той самой минуты, пока не наступил страшный и неизбежный момент любых похорон – прощание.

Не отрываясь, смотрел я в лицо тёщи, и перед тем, как распорядитель похорон на общественных началах, какой-то там дядя Боря (не помню точно – кем он нам приходился) укрыл его белоснежной накрахмаленной простыней, мне явственно почудилось, будто правый глаз Антонины Кирилловны на мгновение приоткрылся и оттуда брызнул тонкий и острый лучик звериной ненависти к миру живых людей, навеки оставляемому по ту сторону накрахмаленной простыни и крышки гроба. Ощущение это получилось столь сильным, что я поспешил отвести взгляд от мертвого тещиного лица и бессмысленно принялся разглядывать стройную гряду высоких тополей, росших вдоль кладбищенской ограды, примерно в полукилометре от последнего приюта Антонины Кирилловны.

Едва заметная зеленая дымка молодой листвы окутывала кроны тополей и сотни ворон, сидевших на их ветвях. Воронам, видно, судя потому, что они не летали, а неподвижно сидели, тоже было не очень весело. Вообще, погода покрасила кладбищенский ландшафт, как по заказу. Глядя на тополя, ворон и серое небо, я представил, как здесь всё начнет выглядеть вечером, на закате, когда гроб с Антониной Кирилловной будет покоиться на двухметровой глубине под свеженасыпанным холмиком, заваленном полусотней роскошных венков и вокруг не останется ни одной живой души. Лишь темно-багровое полотно заката бросит скупые угрюмые краски на мраморные крыши тысяч тесных домов новых соседей Антонины Кирилловны, расчертит кладбище в оранжево-черную тоскливую клетку, сверкнёт прощально на гладкой коре тополей и отполированных клювах ворон, и быстро погаснет, уступив место мрачному великолепию холодных ночных полутонов и таинственных шорохов.

Когда на холмик был возложен последний венок и участники похоронной процессии повернулись к ожидавшим автобусам, я твёрдо решил: «Во что бы ни стало необходимо найти цыганку!» И стоило мне только об этом подумать, как Радка вдруг сказала негромко одному мне:

– Мы допустили с тобой, Валечка, одну страшную ошибку – очень страшную…

– Какую? – механически переспросил я, почти не вдумываясь в то, что она мне сказала.

– Шаль… эту шаль – она ей так понравилась, нужно было похоронить ее вместе с мамой. Она бы лежала у мамы на плечах и грела, все время бы грела маму – ведь там так холодно… дальше Рада не смогла говорить. Голос у нее задрожал, но она не зарыдала или не смогла, или сдержалась. Я точно не понял, но, тем не менее, покрепче взял ее – под локоть и шепнул на ухо:

– Держись, Радочка, ради Бога, держись! Мы наплачемся вволю дома – не здесь.

У кладбищенских ворот я оглянулся и, не совсем отдавая отчет в том, что делаю, показал кукиш памятникам, молчаливо и злобно смотревшим на меня. Показал и тут же испуганно спрятал руку в карман.

– Ты что вертишься? – толкнула меня в бок Радка.

– Не знаю – мне показалось, будто я вот-вот сойду с ума, – истинную правду сказал я. – Так, знаешь, ясно-ясно представилось, что какая-то сволочь, какой-то таинственный гад и мой личный враг прятался за одним из памятников и злобно смотрел мне в спину, и я не выдержал, оглянулся и показал ему кукиш.

– Ты его увидел, чтобы показать кукиш?

– Нет, но кукиш показал.

– Значит, действительно, сошел с ума.

Мы замолчали, потому что подошли к автобусу, где наш странный разговор могли услышать и по-настоящему поверить в то, что и я, и Рада успели спятить за время похорон.

Нам досталось заднее сиденье, и когда автобус отъезжал от кладбища, я не выдержал и опять оглянулся, и пристально смотрел на удалявшиеся шеренги памятников, пытаясь определить – какой из них следил за мной. Я перехватил взгляд супруги и опомнился, прошептав:

– Я схожу с ума… – и тем не менее вновь бросил взгляд назад и неожиданно меня осенило – я поднял глаза выше – на верхушки кладбищенских тополей, усеянных сотнями ворон. С такого расстояния птицы казались мне не более, чем крупными черными точками, но я почему-то был твердо уверен, что все они, как одна, повернули головенки в сторону нашего автобуса, медленно выворачивавшего по подъездной кладбищенской аллее к трассе, ведущей в город. Это вороны, а не фотографии памятников, с сосредоточенной ненавистью смотрели мне в спину черными блестящими глазками, когда я шагал к выходу с кладбища, бережно поддерживая жену, готовую вот-вот свалиться в обморок… Я положительно сходил с ума, да, в общем-то, и было от чего…

На поминальном обеде я напился до скотского состояния и в крепком сне, свалившем меня, не видел ровным счетом ничего…

Полковник, вернее, уже генерал-майор ФСБ Панцырев зачарованно смотрел на могилу Антонины Кирилловны Кобрицкой, откровенно наслаждаясь безупречной чистотой и небывалой интенсивностью знакомого уже нежно-бирюзового сияния, просочившегося из гроба с прахом Кобрицкой сквозь два метра глины. По-неземному красивая прозрачная мгла затопила пластмассовые цветки и сосновую хвою венков – наверное, так бы горело нормальное земное пламя в потустороннем мире – без треска и шума, дыма и запаха сгораемых дров.

За спиной Панцырева неподвижно замер майор Стрельцов, жадно затягивавшийся сигаретой.

Кроме них двоих, на территории кладбища находился только ночной сторож и члены его семьи, которые к тому же мирно спали в этот глухой час.

Панцырев – хотя и поддался определенной эйфории, но о работе не забывал. Да и мудрено было забыть о беседе с доктором медицинских наук Абаркаганом, делавшим гистологическое и биохимическое исследование тканей трупа Кобрицкой (пробы анализов – срезы тканей головного мозга, сердца, внутренних органов и мышц уже отправили в Москву вечерним рейсом). Особенно запомнились несколько последних фраз из невеселого монолога доктора Абаркагана:

– …Технически она была, безусловно, мертва, – говорил Абаркаган усталым, чуть-чуть растерянным голосом, настороженно глядя прямо в глаза Сергею Семеновичу, словно надеясь разгадать – каким образом сидевший сейчас перед ним полковник ФСБ узнал про этот удивительный случай с Кобрицкой и откуда вообще обо всем самом важном, тайном и необычном в первую очередь узнает именно ФСБ, и какой именно подотдел ФСБ представляет полковник Панцырев, производивший впечатление вполне интеллигентного, не без определенных медицинских знаний, человека, – …отсутствие пульса, давление – ноль, температура – трупная, очевидное посмертное образование значительного количества молочной кислоты в мышцах – он пытался объяснять процесс посмертного разложения человеческого организма, как можно грубее и популярнее для того ли, чтобы пояснее – подоходчивее выразить парадоксальность вывода, родившегося в его голове после резекции трупа Кобрицкой, либо единственно с целью подчеркнуть предполагаемое им невежество человека в форме, – …в общем, все как и полагается типичному покойнику. Но… я долго думал над получившейся формулой того поразительного фермента, что накопился в порах кожи, на стенках кровеносных и лимфатических сосудов, и, тем самым, празднично иллюминировал труп, а так же породил противоестественные с точки зрения физиологии и здравого смысла свойства мышечных волокон. И даже не то чтобы думал – аналитически мыслил, а скорее – ощущал крайне необычное для своего возраста, давно позабытое чувство – благоговение.