Белый волк - Дэвид Геммел

Рабалин задумался, а Брейган обвел взглядом комнату. Бревенчатые стены оштукатурены, на глиняном полу выдавлены узоры, присыпанные сверху для яркости красной толченой глиной. Все здесь носило следы любви и заботы. Видно, что доморощенный столяр, мастеривший мебель, очень старался. На спинке стула вырезана корявая роза, на другом стуле — нечто, напоминающее кукурузный початок. Кто-то обустраивал свой дом, как только мог.

— Мне думается, здесь жили хорошие люди, Рабалин, — сказал Брейган, разглядывая инициалы над очагом. — Надеюсь, что с ними не случилось ничего дурного.

Рабалин все так же молча кивнул. Он этих людей не знал, и их судьба, по правде сказать, не слишком его волновала. Он встал и начал шарить по дому в поисках съестного. В кладовке нашлись запечатанные горшки с медом. Рабалин окунул в горшок палец и жадно его облизал. Шелковистая сладость наполнила его блаженством. Тетя Атала использовала мед, когда пекла, но Рабалин больше всего любил простой черствый хлеб, поджаренный над огнем и намазанный медом. Вооружившись большой ложкой, он подсел к горшку и вскоре почувствовал, что объелся. Пришлось поскорее выйти во двор и достать воды из колодца.

Напившись, он увидел брата Лантерна. Тот ехал к дому верхом, ведя за собой еще двух лошадей.

Рабалин вышел навстречу. Лошади по сравнению с лохматыми пони, которых он видел в Скептии, показались ему огромными. Он посторонился, уступая им дорогу, и робко погладил бок одного коня. Под блестящей каштановой шкурой играли могучие мускулы.

Брат Лантерн, молча проехав мимо, привязал лошадей во дворе и вошел в дом. Рабалин последовал за ним.

— Ты снова видел убитых? — спросил Брейган.

— Нет, зато привел лошадей. Верхом ездить умеешь?

— Ездил когда-то на пони по двору.

— Тут речь не о пони. Это боевые кони, умные и хорошо вышколенные. От всадника они ожидают того же. Выходи-ка. Застревать здесь надолго небезопасно, но первый урок мы все-таки рискнем провести.

— Я уж лучше пешком пойду, — сказал Брейган.

— Там остались лежать трое мертвых датиан, и скоро их обнаружат. Либо верхом, либо вовсе никак. Пошли.

Выйдя, Лантерн тут же помог Рабалину сесть на гнедого мерина, которого тот только что гладил.

— Убери ноги от стремян, — приказал Лантерн и подогнал стремена ему по росту. — Теперь берись за повод, только осторожно. Запомни: губы у лошади нежные, поэтому никаких рывков и натягов. — Лантерн отвел коня в сторону от других. — Не дави его ногами. Сиди легко. Для начала просто пройдитесь шагом по кругу. — Лантерн отпустил повод и вернулся к Брейгану.

— Я им не нравлюсь, — пожаловался тот.

— А ты не стой там. Не пяль на них глаза. Поди сюда. Двигайся медленно и свободно. — Лантерн усадил послушника на коня, отладил ему стремена и дал тот же совет, что и Рабалину.

Усевшись сам на серо-стального мерина, он приступил к уроку.

— У лошади четыре аллюра: шаг, рысь, крупная рысь и галоп. Самое простое — это шаг. Ты сидишь в седле, вот как сейчас, и только. Рысь уже посложнее, потому что лошадь начинает двигаться в два темпа.

— Это еще что такое? — спросил Брейган.

— Она перескакивает с одной расположенной наискосок пары ног на другую. Сначала, скажем, правая передняя и левая задняя, потом наоборот. Из-за этого тебя будет толкать в зад, пока не поймаешь ритм. Тут лучше мешком не сидеть. Надо опираться на стремена.

Они провели час в поле за хутором. Рабалин учился быстро и даже проскакал немного размашистой рысью, но для Брейгана урок обернулся сущим мучением.

— Если б я привязал к седлу мертвеца, он и то бы двигался ритмичнее, — вздохнул воин. — Что с тобой такое?

— Я боюсь. Вдруг упаду?

— Вынь ноги из стремян и отпусти повод. — Брейган послушался, а Лантерн внезапно хлопнул в ладоши и громко крикнул. Конь Брейгана понесся вскачь, и послушник кувыркнулся из седла назад, на мягкую землю. — Ну, вот ты и упал. Ничего страшного, как видишь — у страха глаза велики.

— Я бы мог сломать себе шею!

— Да, мог бы. В верховой езде достоверно известно только одно: что когда-нибудь ты упадешь. Это так же верно, как и то, что когда-нибудь ты умрешь. Все мы умрем: кто в старости, кто в молодости, кто во сне, кто в муках. Мы не можем изменить этого, можем только оттянуть. А теперь пора двигаться. Я хочу добраться засветло вон до тех холмов, чтобы заночевать в лесу.

Рабалин не мог выразить, какое наслаждение доставила ему эта езда. Он знал, что всегда будет вспоминать этот день с нежностью. Хорошо бы дожить до старости, чтобы вспомнить время, изменившее всю его жизнь. Ему стоило труда не дать коню волю и не умчаться к далеким холмам. Мощь животного, на котором он сидел, наполняла его трепетом. По совету брата Лантерна он тихо разговаривал с конем, успокаивая его, а тот двигал ушами, как будто все понимал. Рабалин поглаживал его стройную шею. Однажды он придержал повод, дав другим опередить себя, а потом пустил коня вскачь. Он не испытывал больше никаких неприятных ощущений, потому что поймал ритм и восторгался этим. Он и конь слились в одно целое — быстрое и сильное целое. Теперь их никто не догонит.

Поравнявшись со своими спутниками, он хотел придержать коня, но тот уже разогнался и пронесся мимо, не слушаясь всадника. Рабалин даже и тогда не почувствовал страха — только дикое ликование.

— Эй, мальчик, стой! — кричал он, натягивая поводья, но конь, казалось, мчался еще быстрее. Брат Лантерн нагнал их на своем сером и крикнул:

— Не тяни так сильно, парень, ты сделаешь его тугоуздым. Поверни его — потихоньку вправо и при этом потяни немного, но тоже тихо.

Рабалин так и сделал. Конь, повернув, перешел на рысь, а после, повинуясь легкому натяжению поводьев, остановился совсем.

— Молодец, — сказал Лантерн, тоже остановившись. — Из тебя получится хороший наездник.

— Почему он так мчался? Испугался чего-то?

— Да, сам того не ведая. Пойми, Рабалин: лошадь на воле бежит быстро, лишь когда ей грозит опасность. Когда ты посылаешь коня в галоп, в нем пробуждается память его предков. Раз он бежит, значит, он в опасности. Лошадь легко впадает в панику, вот почему всадник никогда не должен терять власть над ней. А ты, пустив его в галоп, расслабился и дал ему свободу. Он оказался предоставлен сам себе, потому и запаниковал.

— Это было чудесно! Он так быстро летел — ему бы в скачках участвовать.

— Нет, — улыбнулся Лантерн, — это боевой конь, к тому же молодой, пугливый и беспокойный. На скачках вентрийский чистокровка обошел бы его, как мертвого. Зато в бою вентрийцу недостает гибкости, а его быстрота может быть даже опасна. Твой коняга — как раз то, что нужно горячему молодому всаднику в открытом поле.

— Можно я назову его как-нибудь, брат Лантерн?