Жнецы суть ангелы - Олден Белл

Малкольм тоже погрузился в дрему. Темпл сидела у кровати и с тоской смотрела на лицо мужчины, освещенное красноватыми отблесками очага. Дядя Джексон проснулся после полуночи, и с этого момента он стал уже другим. В нем появилось смирение проигравшего человека.

— Как дела, малышка?

— Все нормально, — ответила она.

— Эта дрянь попала в меня, — сказал он. — Я чувствую ее в своих венах.

— Но я отсекла твою руку. Возможно, мы успели вовремя, и ты не изменишься.

Он покачал головой.

— Я чувствую яд. Эта зараза уже во мне. Она меняет мое тело. Тебе лучше увести Малкольма отсюда.

— Нет, ты не можешь знать наверняка, — возразила Темпл. — У тебя сейчас жар. Ты бредишь. Ты ведь мог не заразиться, верно?

— Послушай меня, малышка. Отнесись серьезно к моим словам. Это очень важно. Когда человек заражается чумой, он может чувствовать ее в себе. Ты поняла, что я сказал? Когда она в тебе, ты знаешь это.

— Но, дядя…

— Дай мне пистолет. Он там, на столе.

Темпл передала ему пистолет. Он вытащил магазин.

— Оставь только один патрон.

— Дядя, давай подождем…

— Делай, что я говорю. Оставь один патрон. Успокойся, милая. Ты должна быть сильной.

Темпл молча выполнила его просьбу.

— Теперь собери оружие и отнеси его в грузовик. Потом забери Малкольма. Уезжайте отсюда и больше не возвращайтесь. Ты все поняла? Ты слышишь, что я тебе говорю?

Она вытерла глаза рукавом и кивнула головой.

— Темпл, поспеши!

Внезапно изменившийся голос мужчины заставил ее выпрямиться.

— Сделай все, как я сказал! Ты поняла меня?

— Да, сэр.

— Со мной все будет в порядке. Я позабочусь о себе, прежде чем зараза одолеет мой разум.

Он прижал пистолет к груди.

— Твоя ситуация осложнилась, малышка. Ты должна подумать о дальнейшей жизни. Тебе придется существовать в суровом мире. Я не знаю, как ты это сделаешь. Но ты справишься. Короче, ты должна уехать отсюда. Любое место может стать твоим домом. Ты понимаешь меня?

— Да, сэр.

— И никому не позволяй указывать, где тебе жить и кем тебе быть. Ты моя девочка… Ты взлетишь высоко… и будешь главенствовать над остальными.

— Да, сэр.

— Теперь уходи. Я всегда считал тебя своей дочкой. И я буду помнить о тебе. Это обещание мертвого человека. Куда бы ни улетела моя душа, ты навсегда останешься в ней.

* * *

— У каждого человека имеется свое время для смерти, — подытожила она. — Это были его последние мгновения. Я думаю, что Бог записывает где-то все наши сроки, но такую хронологию нам лучше не читать.

Джеймс передал ей бутылку, и она сделала пару глотков. Теплая волна опьянения распространилась на ее щеки и грудь. Она смущенно перебирала пальцами гладкую тафту своего платья. Ночной ветерок щекотал ее затылок, вызывая мягкую дрожь.

— Сколько лет ты оставалась с ним?

— Два или три года, — пожав плечами, ответила Темпл. — Я плохо разбираюсь в датах.

— И с тех пор ты путешествуешь по стране?

— Да, хотя бывали остановки.

— А что случилось с мальчиком? С Малкольмом?

Ее губы плотно сжались, и она устремила взгляд прямо вперед — на пурпурно-черный горизонт.

Это произошло рядом с гигантом при въезде в Талсу. Ей вспомнился железный человек в рабочей каске. Статуя Золотого бурильщика высотой с восьмиэтажный дом. Одна рука уперта в бок, другая покоится на верхней платформе нефтяной вышки. Суровая и мощная фигура, похожая на солдата Бога. Своими ногами она могла бы сотрясать землю. Местные жители говорили, что гигант был артефактом прошлого — величественной данью уважения для процветавшей нефтяной индустрии в ее лучшие десятилетия прошлого века.

Темпл хотела, чтобы Малкольм увидел эту статую. Ради нее они сделали крюк, остановили машину и начали глазеть на гиганта, чувствуя себя маленькими и тщедушными букашками.

— Кто создал ее? — спросил Малкольм.

— Не знаю. Наверное, городские власти.

— А зачем?

— Не знаю, — пожав плечами, ответила она. — Мне кажется, людям нравилось строить что-то большое. Возможно, они чувствовали гордость за свои свершения… за технический прогресс.

— Прогресс? К какой цели?

— Не важно. Лишь бы подниматься выше, опускаться глубже или перемещаться куда-то дальше. Пока находишься в движении, тебе не важно, куда ты идешь или за чем ты гонишься. Вот почему люди назвали это прогрессом. Волевым движением в какую-нибудь сторону.

— А теперь кто-то создает подобные статуи?

— Вряд ли, насколько я знаю.

— Потому что больше нет прогресса?

— О чем ты говоришь? Прогресс существует всегда. Просто его перестали воплощать в виде железных статуй.

— И где он теперь?

— Во многих вещах. Например, внутри тебя.

— Внутри меня?

— Конечно. В истории планеты еще никогда не было такого мальчика, как ты. Мальчика с твоим багажом впечатлений и с теми битвами, в которых ты сражался. Фактически, ты уникальное явление. Абсолютно новый тип человека.

Он почесал нос и поразмышлял над ее словами, затем снова перевел взгляд на железного человека.

— В любом случае, мне нравится эта статуя, — сказал Малкольм. — Она никогда не умрет.

Он был прав. Ради этой статуи они сделали крюк и остановили машину. Они смотрели на нее снизу вверх. И когда случилась беда, они уже не могли повернуть время вспять и изменить произошедшее. Хотя Малкольм был прав насчет железного человека. Могучий гигант являлся символом изобретательности, человеческой гордости и бессмертного духа эволюции. Эта мощная фигура бросала длинную тень, которая пересекала шоссе и тянулась к плодовитым равнинам Америки — через всю страну глупости и изумления, капитала и порочности.

Те прежние люди, наверное, чувствовали себя, как Господь на ужине в небесах между розовыми и синими горизонтами. Они взрывали границы мира своим дыханием и индустриализацией, и казалось, что даже Бог мог задохнуться в восторге от такой красоты и умереть бездыханным, глядя на свое творение. Все эти западные «Разор редс»[3]и виды нищего, но элегантного Юга, всегда остававшегося на плохом пайке; вой койотов и кудзу,[4]эта зеленая чума, заполонившая всю территорию; запыленные окна, не видевшие тряпку уборщицы, с тех пор как…