Людовик XIV - Эрик Дешодт

Интендант отвечает: «Если в чем-либо имеется недостаток, вы не должны за это упрекать никого кроме меня».

Интенданты занимались всем, имея столь ничтожное количество подчиненных, что сейчас невозможно себе представить, как они справлялись со стоящими перед ними задачами. В 1710 году в интендантстве Эльзаса в Страсбурге состоят шесть человек: сам интендант, два секретаря и три канцелярских служителя. «После Фронды, — пишет Птифис, — тогдашнее безоговорочное принятие абсолютизма городскими элитами представляется одной из величайших политических загадок XVII века.

Загадка эта отчасти объясняется царящими в обществе настроениями. После долгих лет анархии и разорения все в королевстве мечтали о сильной власти. Укреплению власти способствовали некоторые предпринятые ею в 1665–1667 годах действия, в частности выездные заседания судей в Оверни, в Клермоне и Пюи, а также в Ниме и других городах и провинциях, где судили занимавшихся разбоем сеньоров. Особую торжественность этим заседаниям придавало то, что судьи имели статус королевских комиссаров. Кюре сообщали о ходе процессов по воскресеньям, а в прочие дни недели это делали глашатаи на улицах. Было рассмотрено 1400 дел и вынесено 340 обвинительных приговоров в отношении дворян, совершавших беззаконные деяния; правда, большинство из них были осуждены заочно, так как бежали в горы.

Безоговорочное принятие этого абсолютизма отчасти объясняется тем, что король и Кольбер осуществляли перемены постепенно. Расширение власти интендантов — непосредственных представителей короля («королей в своей провинции») — подвергалось серьезной критике при Людовике XIII. Теперь их компетенция была сведена к роли инспекторов, их обязанности ограничивались ведением расследований и вынесением судебных решений. А сбор государственных налогов был доверен особой категории должностных лиц.

Например, в Лангедоке, провинции, имеющей «штаты», где взимаются налоги для королевской казны, сохранение существующей системы приводит к тому, что ответственные за сбор налогов — знатные сеньоры, должностные лица, откупщики — получают значительную часть налоговых сборов, предназначенных Парижу: от 29,6 процента в 1647 году до 36,4 процента в 1677-м. То есть более половины налоговых сборов оставалось в провинции, так как часть королевских доходов тратилась на месте и шла на военные расходы и общественные надобности. Ничьи интересы не ущемлялись, и король всё же достаточно получал от Лангедока, а сложившийся там модус вивенди[68] позволял должностным лицам присваивать себе дополнительную часть прямых налогов. Таким образом, местная олигархия способствовала укреплению абсолютизма: «все были в выигрыше».

Пример Лангедока не является единственным. Повсюду в основе соглашения с королевской властью — подчинение и обогащение. Существование взаимной заинтересованности делало ненужным увеличение числа непосредственных агентов государства, то есть тех, кого сейчас именуют чиновниками.

Людовик XIV вскоре приобретает репутацию человека, по которому можно сверять часы. Он с неукоснительной пунктуальностью следует однажды заведенному распорядку. Сен-Симон[69] позже напишет: «Имея календарь и часы, можно было, даже находясь за 300 льё[70] от Версаля, сказать, что он в данный момент делает».

В половине восьмого первый камердинер, который спит на полу у постели Людовика, говорит ему: «Сир, пора вставать!» Он снимает ночную рубашку, окропляет себя святой водой, и начинаются аудиенции: малая утренняя аудиенция, большая утренняя аудиенция. Во время первой в покои короля входят главный камергер, первый камергер, главный гофмейстер и гардеробмейстер, первые камердинеры и кое-кто из привилегированных сеньоров.

Людовик всё еще в постели, моет руки одеколоном и читает молитву. Он встает, надевает домашние туфли, шерстяную рубашку и халат с цветными узорами или в полоску; первый цирюльник снимает с него ночной колпак, надевает на него короткий парик и через день бреет его.

Следом появляются личный врач и хирург, главный аптекарь, секретари кабинета, казначей и дворяне, имеющие особую привилегию видеть короля на стульчаке.

Большая утренняя аудиенция начинается с появления в опочивальне короля посетителей, число коих иногда доходит до сотни. Кардиналы, послы, герцоги и пэры, маршалы Франции, губернаторы, министры, которые видят вблизи или издали, как король облачается в рубашку, повязывает галстук, надевает туфли с квадратными носами и перчатки. После чего король преклоняет колени для молитвы, и все уходят. Окончив молитву, он идет в свой кабинет, где «сообщает пароль» на этот день в присутствии Великого дофина, сыновей и внуков — принцев крови Франции, числом около пятнадцати, узаконенных бастардов и первых камердинеров. На этом утренняя аудиенция оканчивается.

Месса занимает его с девяти до десяти часов.

С десяти до половины первого король проводит заседание совета. В час дня он обедает. В три часа он выходит на воздух, на прогулку или на охоту, причем охоте с ружьем предпочитает псовую. В пять или в шесть часов, в зависимости от времени года, он присутствует на вечерней службе, а в семь часов ведет еще одно заседание совета.

Но время от времени распорядок нарушается. По вторникам, четвергам и субботам состоятся «собрания»; иначе говоря, король устраивает приемы для увеселения своего двора. Салоны открываются в семь часов. Людовик обожает бильярд и иногда играет до девяти часов. Затем имеют место ужин и бал, который длится до полуночи. В 12 часов он ложится спать. Отход ко сну — это последняя церемония, которая длится до часу ночи, когда, наконец, гасят огни. Позже, за исключением дней «собраний», он станет проводить два часа, с восьми до десяти вечера, у мадам де Ментенон.

Власть неотделима от общего блага. «Мемуары» Людовика достаточно красноречиво говорят об этом; и это не просто перечисление благих намерений, как могло бы показаться при поверхностном их прочтении. Всеобщее благо…

Для любого короля того времени оно зависит от мира, но еще более — от войны. От мира внутри страны и войны за ее пределами, ибо государи того времени стремятся к расширению своих владений. Царствовать — значит завоевывать. Кто не продвигается вперед, тот отступает. Только торговцы, в Венеции или Амстердаме, довольствовались бы миром, если бы их оставляли в покое; но, увы, соперничество между ними так велико, что они также вынуждены сражаться.