Расколотый разум - Элис Лаплант

– Я ни на секунду не засомневаюсь.

– Ты была очень взволнована. В тот вечер и случился один из твоих приступов. Мне пришлось отвезти тебя в скорую. Ты не хотела принимать свой валиум. Им пришлось вколоть тебе что-то, чтоб ты успокоилась.

– Ничего такого не помню.

– Знаю, что не помнишь. На следующее утро ты хотела зайти к Аманде, сказала, что вы давно не виделись. Я притворилась, что звоню ей, повесила трубку и сказала, что ее нет дома.

– И я повелась?

– Да. И так вышло, что вечер накануне был последним, когда мы ее видели. Она еще была жива, полиции удалось выяснить, чем она занималась в городе, была на встрече, в магазине. Но на следующий день она перестала забирать свою «Трибьюн», а примерно через неделю миссис Барнс зашла проверить, все ли в порядке, и нашла ее труп.

– Ты объяснила все это полиции?

– Да, множество раз.

– Зачем я им тогда опять понадобилась? Я все равно не в состоянии им что-нибудь рассказать.

– Они все еще пытаются. Даже после того, как получили твою рукоятку от скальпеля и лезвия. Твой адвокат говорит, что им кажется, если они будут спрашивать снова и снова, по-разному задавая вопросы, они получат другие ответы.

– А разве кто-то не сказал однажды, что это и есть проявление сумасшествия. Делать одно и то же много раз подряд, надеясь на другой результат.

– Иногда ты вспоминаешь. Удивляя всех нас. Как тогда. Внезапно ты спросила меня о локте – том, на который я приземлилась, споткнувшись на тротуаре. Это случилось несколькими днями раньше, но твои мысли были абсолютно чисты, ты вспомнила, что осмотрела меня и проверила, что ничего не сломано и не повреждено. Одно из преимуществ работы на врача, особенно если учесть, что моя страховка слишком уж экономная.

– Не припоминаю. Все приходит и уходит. Например, как тебя зовут?

– Магдалена. Смотри – это написано вот здесь. На плакате.

– И как долго ты здесь?

– Ты меня наняла около восьми месяцев назад. В конце октября. Как раз перед Хэллоуином.

– Мне нравится Хэллоуин.

– Я знаю. Этот был самый веселый с тех пор, как мои дети были маленькими. Ты настояла на том, чтобы мы обе переоделись. Ведьмами. Единственный стоящий костюм для старух, как ты сказала. Ты потрясающе украсила дом. Накупила сладостей, за которые дети дрались и не хотели ими меняться. Настояла на том, что будешь открывать дверь сама и возьмешь на себя заботы о костюмах. Ты меня на самом деле удивила. В первый, но не в последний раз.

– Да, Хэллоуин всегда меня вдохновлял. Осень всегда мне казалась бодрящим временем года. Время страсти. Остальные сезоны более мягкие. Осенью видишь, как все может измениться. На самом деле. Возможные перемены так и бросаются в глаза. Не весенние клише: обновление и возвращение. Нет. Что-то более темное и первобытное. И более важное.

– Ты тогда бродила по дому до трех ночи, взбудораженная. Но не в плохом смысле. Тогда я впервые увидела, как ты это делаешь. Взад и вперед, всю ночь. Я заснула в кресле в гостиной. А ты на диване. Обе в костюмах ведьм.

– Мне всегда нравилось переодеваться. Раздавать конфеты. Притворяться кем-то другим на одну ночь.

– Да, костюм тебе шел. Белый тон кожи контрастировал с глазами, подведенными темным, длинные черные с проседью волосы свисали на плечи. Фальшивая родинка справа у рта подчеркивала высокие скулы. Эдакая своеобразная версия Спящей Красавицы, тем не менее прекрасная. Ты открыла глаза в тот момент, когда я тебя изучала. Вакханалия грешников, прошептала ты.

* * *

Марк в хорошем настроении. Но это не радует материнское сердце. Это вызывает подозрения. Эйфория. Каламбуры так и сыплются. Показные комплименты посредственному бутерброду с яичным салатом, что Магдалена приготовила на обед. Он неспособен понять, что занавески в гостиной уже много лет именно такого потрясающего оттенка красного, как он заметил только что. Он хочет поговорить по душам.

– Как ты, мама?

– Сколько тебе нужно?

Его это даже не покоробило.

– Сколько сможешь дать.

– Все настолько плохо?

– Даже хуже.

– На этот раз ты хотя бы честен. Это потому что ты в хорошем настроении?

– Возможно. Мне сложно с тобой общаться в любом другом настроении.

– Я должна спросить у твоей сестры.

– Что?

– У меня больше нет чековой книжки. Даже если бы мне хотелось. Обо всем заботится Фиона.

– Но ты же точно можешь выписать одинединственный чек.

– У меня их нет. Ни одного. Фиона тщательно об этом позаботилась.

– Но ты же выписывала мне чек шесть месяцев назад.

– Да. Я нашла старую чековую книжку в бюро. И как только это выяснилось, Фиона перерыла все ящики и забрала ее.

– Вот сука.

– Вся в мать.

– Не я это сказал.

Его пальцы выстукивают по столу почти узнаваемый ритм: та-та-та да-да-та та-ТА-татата.

– А ты сегодня язва.

– Да.

– Интересно, как это появляется и исчезает.

«Интересно» – не то слово, которым я часто пользуюсь.

Мы в кабинете, потому что пришли уборщицы, выгнали нас из гостиной и кухни, наших привычных мест обитания. Мы слышим приближающийся гул пылесосов, стук швабр и грохот ведер, их работа подходит к концу, к последней комнате.

– Мне любопытно. Вспомнишь ли ты об этой беседе завтра? – Марк стоит у телевизора, лениво перебирая коллекцию классического кино Джеймса. Не было черно-белого фильма, который бы Джеймс не знал наизусть.

– Может, да. А может, и нет. Это все зависит от обстоятельств, – говорю я.

Марк вытаскивает «Мужские разборки», а затем вместо него выбирает «Белую горячку».

– То есть мне не стоит говорить того, о чем я могу пожалеть? – Он открывает пластиковую коробку, достает серебряный диск и крутит его на пальце.

– Это зависит от причин сожаления. Ты пожалеешь, что сказал мне что-то злое или гадкое или потому что я это запомню?

– Думаю, что последнее. Стараюсь ни о чем не жалеть, пока нет тому причин. – Он улыбается, кладет диск на телевизор и садится напротив меня. Нервы, кажется, успокаиваются. – А ты? Жалеешь о чем-нибудь?

Несмотря на насмешливый тон, я понимаю, что ответ важен для него.

– А я наоборот. Никогда не позволяю возможным последствиям влиять на мои решения.

– А что насчет врачебных решений? Разве ты была уверена в том, что твои решения могут повлечь определенные последствия, например… смерть?

Его мрачное лицо подчеркнуто спокойно. Он хочет меня на чем-то поймать. Но я не позволю.