Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - Уэйд Дэвис

Он уже высадил свой сизаль, как вдруг в судьбу резко вмешалась кончина его деда, который, будучи хунганом, успел рукоположить образованного внука в жреческий сан на смертном одре. Вскоре после инициации Бовуар отправился во второе путешествие, забросив коммерческие дела. Он исходил Гаити вдоль и поперёк, соблюдая обряды и беседуя с хранителями тайной и бережно хранимой традиции. На сей раз паломничество длилось пять лет. Одиссея по родному краю завершилась обретением духовного отца, в чьём святилище он и сам был провозглашён хунганом. Оккультные обязанности супруга с энтузиазмом разделила его жена – миловидная художница из Франции, и, не столь охотно, две дочери, которых смущали насмешки одноклассников из-за верований их отца. Вначале они их стеснялись, а со временем его религия стала главным предметом их гордости.

– У прапрадеда по отцовской линии были зелёные глаза, – сообщила мне Рашель, снова присев у костра. – И золотые часы. Он приехал с востока на лошади, и всё его имущество помещалось в тыкве, которую он носил на шее. Он мог взять часы, откинуть зеркальную крышку и раствориться в воздухе.

Она мельком взглянула на меня, испытывая – верю я или нет.

– Обойдя всю страну, он решил бросить якорь в Петит-Ривьер-дель-Артибонит, где его считали важной персоной.

– Ещё бы, с такими часиками, – поддел я её.

– Часы могли сослужить службу, – улыбнулась Рашель. – Он был великим хунганом, и прожил очень долго, точно зная свой смертный час. Незадолго до смерти он роздал всё, что имел, и велел родным собраться. Они нашли его под старым деревом мапу. Подзывая каждого внука по имени, в том числе и моего будущего деда, он что-то им говорил, а потом просто уехал.

– Куда?

– Этого никто не знает. Уложил к ое-какие вещи в сумку на седле, и поскакал. Говорят, будто бы в сторону Доминиканской республики.

– И это всё?

– Представь себе, всё. Неизвестно где родился и где умер.

Я взглянул на неё через пламя костра, но промолчал. Которую неделю мы с нею, словно двое слепых, пробираемся на ощупь по одной тропе, преследуя разные цели. Я охочусь за явлением, которое любит прятаться от излишнего внимания, в чьё существование едва ли верю сам, а она ищет своё место в жизни. Она молода и, осознавая это сама или же нет, балансирует меж двух миров – давящим на неё как бремя наследием предков и неведомой судьбой, которая ждёт её за океаном. С первого взгляда было ясно, что она не прочь отправиться в новые края. У Рашель в голове кишела уйма скороспелых и необдуманных мыслей, и среди них были хорошие и правильные, которые могли стать её достоянием, только если она откроет их истину для себя сама, ведь мысли – просто пустые разглагольствования, пока их состоятельность не подтверждена твоим опытом. В то же время мне хотелось предостеречь её от излишней смелости – достоянием Рашель была красота, которая могла стать мишенью недобрых сил, способных разрушить её жизнь. Но жалеть Рашель не позволяла её природная гордость. А поскольку ничего страшного пока не случилось, она вела себя с дерзостью особы, не знающей поражений.

Пыльная дорога в Саванну Каре проходит через рыночную площадь Эннери, с её булыжником, толстостенной крепостью и всеми забытым памятником Туссен-Лувертюру, резко уходя вниз к богатой притоками речке Сорсье, прежде чем снова подняться на простор, пестрящий деревьями манго. Тамошняя земля богата кварталами белоснежных домов, фруктовыми садами и зеленью невспаханных склонов. Просо произрастает на краю долины, где обрываются луга, и горное подножие восходит к отвесным уступам, покрытым остатками здешней растительности. В местных зарослях водится дичь, а высоко в небе парит причудливая хищная птица. После бесплодных пустошей, окружающих западную часть города Гонаив[72], здешняя природа дышит изобилием. Тем не менее именно в этом девственном краю обратили в зомби несчастную Ти Фамм.

Сразу за перекрёстком, засыпанным отходами утренней торговли, мы обнаружили молодца, распростёртого на каменистой почве в позе дремлющей ящерицы. Видимо, он тоже нас заметил, вскочив на ноги при нашем появлении. Тотчас подоспёл ещё один паренёк. Подойдя ближе, я разглядел востроглазого пострелёнка с большой головой и длинными, присущими деревенским детям конечностями. Его звали Ори́с, а приятеля – Рене, он был более молод и покладист. Так нас стало четверо.

– Конечно, я её знаю. Та, которая под землю ушла, – сообщил Орис моей спутнице, пока мы шагали по узкой тропе. – Она вроде как умерла, но не испустила дух. Дух там остался, – он ткнул пальцем себе подмышку.

– Но её похоронили?

– А то. А потом тот же, кто её убивал, пришёл за её телом.

Рене взбегал по тропе и скатывался вниз как разыгравшийся кролик. Время от времени его душил звонкий искристый смех.

– И кто с ней такое сотворил?

– А мы не знаем, – Рене бросил взгляд на товарища.

– Тётка её, – деловито пояснил Орис. – А потом её саму припахали шелушить кукурузу. На большее не годилась.

– А кто бокор?

– Не дознаетесь. Сначала выясните, кто её убил.

– Ты же сам сказал, её тётка, или мне показалось?

– У неё была куча тёток, в том числе и покойные. Да и кому какое дело?

– Что ты имеешь в виду? – вырвалось у Рашели. Она уселась на обочине, расправив юбку по земле покрывалом. Орис беспечно вертелся рядом, будто обращались не к нему. Навстречу нам приближалась здоровенная торговка мрачного вида, мальчик нарушил молчание, только когда она прошла мимо:

– Эта Ти Фамм была злюкой. Делала всё, чего делать нельзя, и людей она ненавидела.

– Вот как! И чем же она занималась? – спросила Рашель.

– Ну, например, ты ничего не сделал, а она стоит и ругается. Любила обзывать людей без причины. А у нас могут убить почти ни за что, – бесстрастно констатировал Орис. – Как недавно ту женщину на выборах, – он имел в виду недавние выборы в Национальную Ассамблею. – Не любили мы её. Неотёсанная, на митингах выражалась при ребятишках. Вот мы её и шлёпнули. Лично я пять раз проголосовал на выборах за лекаря нашего. Он обещал наше село аж жене президента показать.

Мы плелись за неунывающими проводниками сквозь плотные заросли, пока не вышли на узкую тропку, которая упиралась в домик на кургане. Под навесом крыльца двое толкли в ступе зерно, манипулируя пестиками с грацией танцоров. Орис кивнул Рашели, и оба наши спутника бесшумно растворились в камышах.

– Honneur! – приветствовала хозяев Рашель. – Наше почтение!

Мужчины переглянулись, и один из них велел ребёнку убраться в дом. Поглазев на нас, они продолжили свои дела. По стандартам крестьянского этикета встретили нас сурово. Став под дерево в гроздьях ещё незрелых апельсинов, мы дождались появления ветхой старухи. Её звали Мерсилия, и она была матерью той самой Ти Фамм. Назвав себя, мы проследовали в её хибарку, где продолжили беседу за кофе и сигаретами. После нескольких минут формальностей мы перешли к непосредственной цели нашего визита.